Алексей Захаров - Ганцлер-13

Я привык, что люди появляются в моей жизни и затем бесследно из нее пропадают. Словно их и не было вовсе. Только моя память продолжает хранить оставленные этими людьми следы наших встреч. О ком-то четкие, яркие образы, будто видеоролики, о ком-то совсем туманные, точно тусклое отражение в куске льда…

– Да… женщины… – сказал друг, выслушав мой рассказ. – Их не понять.

– Верно, их не понять… – кивнул я, и, скрестив, вытянул ноги.

Друг затянулся и погасил в чашке окурок.

– Я вчера был на похоронах, – все тем же ровным, бесстрастным голосом, без перехода сообщил он. Видно, такие вещи, как женщины и похороны, находились в его сознании где-то на соседних, близких местах.

– Кто умер? – поинтересовался я.

– Парень с моей работы… Он даже моложе нас с тобой был. На машине разбился. Ехали с братом вдвоем, что-то произошло с рулевым управлением, и машину выбросило в кювет. В итоге у брата левая рука пополам, а нашего парня совсем… вдребезги.

– Жизнь и смерть – две родные сестры, – произнес я сакраментальную фразу и посмотрел в темный квадрат между шторами. В этот момент ветер швырнул в окно пригоршню бусин, которые дробно ударили по стеклу и жести карниза – дождь, до того едва моросивший, расходился, занимался сильнее.

– Да, – кивнул друг, – только жизнь многих людей в результате напоминает название хроникальной колонки в провинциальной газете: «Родился, женился, умер»… Аминь!

Он поиграл зажигалкой и после добавил:

– Сколько бы у человека ни было родственников и друзей, все равно каждый встречает свою смерть в одиночку. Лицом к лицу с дамой в черном.

Он умолк. Не говорил и я. Дождь на улице лил вовсю. Оконное стекло покрылось снаружи сплошной влажной пленкой.

– Никогда бы не подумал, что ранняя смерть может случиться именно с этим парнем, – снова заговорил друг. – Спроси меня неделю назад – кто будет следующим, и я бы на нашего парня в последнюю очередь указал. Он всегда был таким благополучным, таким правильным. Никогда не попадал ни в какие истории. С ним никогда не происходило ничего дурного. Жил жизнью примерного члена общества. По барам не шлялся, жене не изменял, в сомнительные дела не впутывался. И тут на тебе…

Он умолк, но вскоре опять продолжил.

– На похоронах собралась уйма народа. Знаешь, я приметил, когда молодых хоронят, всегда бывает много людей… Рядом с гробом стояли жена и мать. Жена, вернее, уже вдова, держалась спокойно, ни слез, ни истерик. Было заметно, что она все приняла, со всем согласилась, смирилась. А вот мать… Мать постоянно всхлипывала и окидывала людей, пришедших проститься, пристрастным, ревнивым взглядом. Что вот, мол, ее сына уж нет, а вы все тут живы-здоровы… У гроба лежало много венков и цветов. У кого-то некстати зазвонил телефон. Трубка заиграла идиотское «Don’t worry, be happy». На человека зло покосились. Дурацкая жизнь, брат, все время что-нибудь случается невпопад.

Он задумчиво поднес стакан к губам и несколько секунд держал его так, точно забыл про вино, и только после отпил. Я опять закурил. Потом мы еще говорили. Я тянул вино, в основном, один. За все время нашей беседы друг с трудом осилил половину стакана. Я предложил ему кофе, но он отмахнулся. Что-то с его настроением было не так.

Перед самым рассветом, когда глухое мрачное небо принялось едва заметно сереть, а непогода, казалось, сделала передышку, друг решительно поднялся, забрал со стола сигареты и без долгих прощаний ушел, пожелав мне «любви и всех благ».

Проводив гостя, я возвратился в гостиную, собрал стаканы и бутылку в охапку и снес все на кухню. Умылся, раскинул в спальне диван, опять было взялся за Миллера, но, не осилив и половины страницы, выключил свет и провалился в беспамятный сон.

Спустя несколько дней, в нудноморосящий вторник, я тоже оказался на похоронах. Умерла моя бабушка. Папина мама. Последняя из моих прародителей. Честно сказать, я не выносил подобных мероприятий, но тут уж ничего не попишешь, нужно было идти.

Собравшись отдать дань уважения бабушке, я нарядился в свой единственный костюм, черного цвета, который как нельзя кстати подходил для подобного случая. Второй раз за год я облачился в него. Если бы не смерть бабушки, возможно, в следующий раз я надел бы костюм только на Новый год. В повседневной жизни мне некуда было в нем выйти. Черный костюм очень удобная вещь. Универсальная штука. Я уже побывал в нем на свадьбе у одноклассницы, встречал и последний год прошлого века, и наступление первых двух нынешнего. А теперь облачился в него, чтобы проводить в последний путь бабушку. На похоронах я выглядел так, как выглядят в фильмах профессиональные работники похоронных контор – скорбные джентльмены. На свадьбе же одноклассницы меня по внешнему виду можно было бы запросто спутать с самим женихом. Мы все хотя бы немного друг на друга похожи, правда, не всегда помним об этом…

На кладбище я стоял рядом с родителями, под зонтом, у которого одна спица была переломлена. Ожидая окончания погребения, я рассматривал столпившуюся у могилы малочисленную кучку понурых людей. В основном, это были разные родственники. Близкие и не очень. Некоторых я не видел несколько лет, кого-то и вовсе не знал. В раскисшей глине топтались неизвестные мне престарелые дамы и линялые старики. Они перешептывались, вспоминая минувшие годы, и ежеминутно утирали платками дряблые рты. Никто не убивался от горя. У покойницы был не тот возраст, чтобы спрашивать Бога, почему он ее к себе призвал. Бабушка умерла в те лета, при которых смерть не вызывает жалости. Восемьдесят четыре года – вполне приличный срок жизни для нашего времени, вполне логичный финал. Я стоял в измазанных грязью, вымокших туфлях, чуть в стороне от могилы, и терпеливо ждал, когда все закончится.

– Если бы она не сидела на месте, а двигалась, шлепалась потихоньку, прожила бы минимум лет девяносто, как Маруся, ее родная сестра, – произнесла мама уверенным голосом, подразумевая, что последние годы бабушка совсем не выходила из дома.

Я покосился на маму. Я знал, почти все время бабушка проводила в своей загроможденной старой мебелью, сумрачной комнатке, уставившись в телевизор и разговаривая с героями сериалов, точно с живыми людьми.

Отец никак не отреагировал на мамины слова. Он бросил в сторону догоревший окурок и, переложив зонт в правую руку, сдержанно кашлянул.

– Почему ты думаешь, что бабушка желала бы дожить до девяноста лет? – спросил я у мамы вполголоса, продолжая разглядывать пеструю стайку нахохлившихся старушек. – Если ты стремишься прожить так долго, это не значит, что и другие хотели бы.

– Я сто двадцать лет проживу, – сразу же поправила меня мать стальным тоном, не терпящим возражений, одновременно зорко наблюдая за тем, как могильщики формуют лопатами свеженасыпанный холм. Сырые комья налипали на поверхность штыков, поэтому мужики с силой шлепали лопатами по могиле, стараясь освободить их от приставшей земли.