Алексей Захаров - Ганцлер-13

На эту мамину фразу мне сказать было нечего.

Похороны всегда собирают всех родственников. Если бы не смерть бабушки, я бы увиделся с родителями не раньше чем через месяц. Месяц – средний временной промежуток между нашими встречами. Почему-то каждый раз, как мы бываем вместе, у меня неизменно происходят споры либо с отцом, либо с матерью. Чаще с матерью, так как отец по природе неразговорчив и преимущественно молчит. Наши споры основываются на расхождениях во взглядах на жизнь. Все как всегда. Вечный конфликт отцов и детей. Даже можно было бы заявить: революционная ситуация. Старое поколение уже не способно, молодое – не согласно, не хочет. Теперь, заранее предугадывая назревающий спор, я предпочитаю благоразумно смолчать, оставшись при своем мнении. Все равно ведь он ничем не закончится. В споре ведь победителей нет. Я замечаю: постепенно я все сильнее, значительней отдаляюсь от родителей. От этого мне становится грустно…

Я почувствовал, что начал замерзать на сквозном промозглом ветру, поднял воротник, достал сигарету и, оберегая пламя ладонями, прикурил. Наконец все необходимые похоронные действия были совершены. Вереница угрюмых промокших людей, поскальзываясь на влажной тропинке, начала торопливо пробираться меж могильных оградок к маленькому автобусу, ожидавшему в стороне. Я еще раз посмотрел на свеженасыпанный холм и побрел вслед за всеми. Прощай, милая бабушка…

Домой я вернулся опустошенным. Скинул раскисшую обувь, вынул из холодильника оставшееся после визита друга вино и, не снимая костюм, устало упал на диван. Ослабив галстучный узел, я расстегнул ворот рубахи, вытащил зубами пробку и попытался точным броском закинуть ее в хрустальную вазу, что стояла на журнальном столе. Не угадал. Отскочив, пробка залетела куда-то под кресла. В бутылке еще было изрядно вина. Я посмотрел стекло на просвет и принялся цедить прямо из горлышка.

Мое настроение было серым как хмурое небо над городом. Нет, не плохим. Оно было безликим. Без красок, без звуков, без запахов. Было порожним. Словно мутно-прозрачным студнем, заполнено равнодушием. Не сказать, что я был сильно удручен смертью бабушки. Все к этому шло. Естественный ход вещей. Просто, когда такое случается, ты поневоле задумываешься над течением жизни. Над ее устройством и над финалом. Моя жизнь сейчас катилась неизвестно куда, как запущенный кем-то товарный вагон. Куда он бежит? Где и на каких стрелках свернет? Какие полустанки и станции проедет, не останавливаясь? Закончит свой путь в теплом депо или опрокинется набок в кювете, где будет медленно гнить, обрастая травой и молодыми деревьями? Я не знал. Мне ничего не хотелось. Живу и живу, что будет дальше – увидим. Как бы я раньше ни пытался планировать жизнь, из этого мало что получилось, а по правде сказать – ни черта толком не вышло. Жизнь – странная штука. Я свою пока отпустил. Как писали в прошлых романах: «положившись на Провидение». Порою мне кажется, что все процессы в моей жизни затихли, и даже время затормозилось. И оно замедляется все больше и больше. Так же, как постепенно останавливаются стрелки настенных часов, в которых изработалась батарейка. В моей жизни наступил Сезон Дождей, Большая Полярная Ночь. Я старался ни о чем серьезном не думать, я просто ждал. Все равно ведь когда-нибудь что-то изменится, что переведет мой вагон на нужный мне путь, и тогда все наладится, и моя жизнь станет совершенной и полной. Мне только и оставалось, что в это верить. И я верил, верил и ждал…

Я сделал подряд два приличных глотка и опять посмотрел на просвет бутылку. В ней плескалось еще где-то на полстакана. Я поднялся и подошел к окну. За последние дни снаружи ничего не переменилось. Я посмотрел на часы, допил вино, отнес пустую бутылку в кухню и с книгой в руках устроился в кресле. Я дожидался прихода ночи, чтобы можно было лечь спать.

Читал я до позднего вечера. За все время только три раза отвлекся – курил и пил чай. Ничем не нарушаемое безмолвие плавало по квартире огромной прозрачной медузой. Оно мягко обволакивало стены гостиной, не замечая меня. Когда за окном густо стемнело, я поднялся из кресла и, потянувшись, расправил суставы. В спальне снял изрядно измятый костюм и повесил на плечики в шкаф. До Нового года. Зевая, застелил простынею диван и, присев на корточки возле стола, минут пять следил за сновавшими в аквариуме рыбками.

Рыбки не замечали меня. Я кинул им корм, выключил свет, лег и натянул одеяло.

Всю ночь я ворочался, несколько раз просыпался, а во сне мне все время что-то являлось. Сны состояли из череды быстро сменявших друг друга событий, которые, как представлялось, ничем между собой не были связаны. Утром я почти ничего не помнил из своих смутных видений. В памяти застрял только образ странного мальчика, четкий и очень живой. Как настоящий… Ребенок был аккуратно подстрижен «канадкой» и носил синюю форму с эмблемой. Ту, в какой в эпоху Союза ходили все школьники. Мальчуган смотрел на меня – оттуда , из сна – и было что-то странное в нем. Да, что-то странное было… Я долго не мог осознать, в чем эта странность, но после понял: необыкновенным был взгляд мальчугана – взрослый, пронзительный, очень сквозной. Для столь малого возраста взгляд был удивительным. Разница представлялась чересчур неестественной и поражала сознание. Так же примерно выглядят лилипуты – взрослые люди с телами детей, – но мальчик им не был…

Из сна о мальчике я помнил только одно: какое-то время он безмолвно смотрел на меня, а после сказал скрипучим старческим голосом: «Твои рыбки скоро умрут». «Почему?» – спросил я во сне мальчугана. «Они выпрыгнут и задохнутся», – ответил мне он. Потом был темный, ничем не заполненный отрезок безвременья… И еще я помнил, что после этого таинственный школьник сказал: «Он смотрит на мир тысячью лиц». Вернее, я не видел, что эту фразу произнес именно он, я вообще никого и ничего не видел. Тем не менее, я был твердо уверен, что слова сказал именно мальчик. Все остальное я позабыл. Я и про странного школьника вскоре не думал. Мало ли какие сны могут присниться. Да еще после похорон бабушки…

Образ мальчугана всплыл из глубин моей памяти только сегодня, через три дня. Произошло это вмиг, разом, как де жа вю. Будто внутри кто-то включил экран, и на нем замелькали сцены уже виденной когда-то картины.

Накануне я до поздней ночи смотрел старый вестерн-спагетти. Уснул там же, в гостиной. Утром, выбравшись из постели, я отметил, что непогода наконец отступила – уже второй день небо было чистым и радостным. Умывшись, я убрал одеяло с подушкой в диван, позавтракал и забрел в спальню в поисках шлепанцев. В первую минуту я не заметил того, что случилось. Все казалось прежним, обыденным. Когда же я наступил на что-то упругое, мелкое, посмотрел вниз и различил на ковровой дорожке тельца мертвых рыбок. Солнце хищно кралось к ним по полу. Рыбки стремительно увядали. В аквариуме, забившись в угол и выставив клешни, испуганно замер кубинский рачок.