Олег Селедцов - Нет в раю нераспятых. Повести

Батюшка снова вздохнул и перекрестился.

– Так это самозванка? Почему же ее не выгонят с территории храма?

– За что? Титулов на себя она не возлагает. Молится по православному. Постится все время. А, кроме того, молва народная нарекла ее мученицей за веру. Прогонишь ее – еще больше утвердишь славу страдалицы.

– В чем же ее мученичество, батюшка?

– Пришли как-то к отцу Игорю в Александро-Невскую церковь две женщины, попросились допустить прислуживать в храме. Женщины незнакомые, но одеты хорошо, ведут себя чинно, молитву творят усердно. Допустил. Закончилась утреня, засобирался отец Игорь домой, а женщины эти говорят, мол, Вы не беспокойтесь, мы здесь все приберем, идите себе домой. Отец Игорь сторожу наказал женщин не прогонять, пусть, мол, приберутся. Подсвечники в порядок приведут, полы помоют. Приходит утром рано. Церковь открыта. Спрашивает сторожа как, мол, дела, когда новые послушницы ушли по домам? Тот отвечает, что те, дескать, и не уходили никуда. Всю ночь в храме молились, пели что-то. Заходит отец Игорь в церковь, стоят две новые прислужницы, акафист поют. Подивился иерей. В церкви подметено, правда, подсвечники не все вычищены. Пожурил он их немножко, а тут и прихожане стали сходиться, нужно службу вести. Вечером наказал сторожу ровно в девять часов выпроводить прислужниц и запереть церковь. Приходит утром рано, церковь открыта, в храме не убрано, женщины акафист поют. Он к сторожу, в чем, мол, дело, почему не выполнил его наказ? Сторож отвечает, что хотел, было выпроводить усердных послушниц, но они – одна с хоругвью, другая с иконою – стали ходить вокруг церкви крестным ходом, говорят, что за всю Россию Православную молятся. Чтобы не погибла она потому, как было одной из них такое откровение свыше.

Отец Георгий снова вздохнул и трижды перекрестился.

– И что же дальше-то?

– Испугался иерей, решил помощниц рассчитать. Те не перечат, кивают головами, прощения просят. Вечером батюшка самолично проверил храм. Закрыто на замок. Ушел домой, да только не спокойно на душе как-то. Утром чуть свет в церковь, а там двери настежь, в храме человек пять, среди них две спасительницы России, сторож, певчая и два мужичка – не из прихожан. Стоят с иконами, поют. Отец Игорь даже накричал на них, мол, как же это без благословения, да в обход запрета. Они соглашаются, кивают. Отец Игорь наложил на сторожа епитимью, а женщин из церкви выгнал. Отслужил чинно, благополучно. Ушел вечером домой, и места себе не находит. Наконец решил с матушкой своей прогуляться к церкви. Приходит в одиннадцатом часу, а там человек двадцать со свечами, иконами, с хоругвями вокруг храма крестным ходом ходят, акафист поют. Ох, и рассердился отец-настоятель. И кричал, и ногами топал, разогнал самочинников. Сторожа на следующий день уволил, а к ночи решил, на всякий случай, проверить церковь. А там уже человек сто, и среди них многие его прихожане. Чуть не заплакал отец Игорь, выругался не по-иерейски, а мужики, что со знакомками его были, осерчали на него за это, вытолкали с территории церкви, едва не побили. Пришлось милицию вызывать. Самочинников разогнали, а за женщинами теми, что Россию спасть взялись, слава мучениц закрепилась, а затем уж молва их святыми окрестила. Так-то. А ты чего у нее яичко не взяла?

– Да что Вы, батюшка, грех-то какой. Я за версту ее теперь обходить буду.

– Ну-ну. Ладно, дочка, пора мне.

Отец Георгий еще раз перекрестился, покачал головой и ушел в церковь. Нет. Видно не дождется сегодня Анастасия Ивановна старца Игнатия. Собралась уходить, да в воротах с ним и столкнулась. О палочку опирается. Никакой свиты, казаков, корзин и убогих. Благословилась, спросила, есть ли минутка для разговора?

– Ты, дочка, трудное дело на свои плечи возложила, но богоугодное. Да и сам Никола-чудотворец тебя благословил на это.

– Откуда Вы, батюшка, знаете?

– Знаю, дочка, знаю, чего ждешь от меня. Садись, поговорим.

Анастасия Ивановна помогает старцу сесть на скамейку. Он перевод дух, глядит на вереницу людей, уходящих из церкви, с освященными продуктами, улыбается им вслед уголками глаз.

– Батюшка, меня интересует все, что связано с историей Свято-Никольской церкви, с деятельностью владыки Игнатия, борьбой с обновленцами. Архивных материалов здесь не достаточно, нужны воспоминания живых свидетелей.

– Хорошо ты, дочка, сказала: «Свидетелей». А знаешь, как это слово звучит в греческом языке? Мартирос – мученик. Не даром в Библии есть стихи: «Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых». Мучеников Христовых. Вот так-то. И много их свидетелей-мучеников теперь у престола Божия в Его Небесном Царстве: и митрополиты, и епископы, и иереи, и верные миряне. Сотни, тысячи, десятки тысяч, свидетельствовавших об истине в бесовское лихолетье. Сподобил меня Господь выжить, рассказать о том времени. Что помню, расскажу, лишнего не прибавлю. А память, Слава Богу, сейчас у меня чистая, незамутненная, как ключ в лесной чаще. А было когда-то не так. В норильском лагере отнял у меня Господь память. И руки отнял, и ноги. И речь, и слух. Парализовало меня. Ни говорить не могу, ни есть. Так в бараке валялся, как живая падаль. Ничего не помню. Как зовут – не помню, как мама выглядит – не помню, да и кто такая мама – не помню. А мозг все же не умер. Губы с трудом, но молитву шепчут. А какая там молитва, ни чего не помню. «Отче наш» и то забыл. А сердце не забыло, что есть Что-то высшее, прекрасное, к чему оно всегда стремилось. Вот этому-то Чему-то и молилось. Уже потом, когда много времени спустя ко мне разум вернулся, сказали мне люди, что губы мои шептали одно и тоже: «Не остави меня…» А чуть позже: «Не остави меня, Боже». Вот так и выжил на удивление всем. Люди-то добрые рядом были, что подкармливали меня баландой лагерной, поили водой, а как вышел срок моей неволи, еще полгода за мной ухаживали в лагерной больнице. И вот помню тот день, когда ко мне вернулось сознание. Вижу потолок грязный, давно не беленный, с уродливыми трещинками. Удивился. Не похоже на лагерный барак. Неужели, думаю, в ад за грехи мои определен. Слышу, говорит кто-то, совсем рядом, а это, оказывается, губы мои шепчут ту самую молитву: «Не остави меня, Боже». И еще птички за окном поют. Значит, не ад пока, значит, есть еще время для покаяния. Милостив Господь.

Старец говорит тихо, почти шепотом, но словно музыка, которую хочется слушать и слушать, слетает с его губ. Хорошо, благостно, мутно. О таком умиротворении мечтала когда-то мятущаяся душа Анастасии Ивановны, когда жадно заглатывала книги по теософии или по восточным религиозным культам, когда искалеченная чудо-сеансами Чумака и Кашпировского пыталась спрятаться в гостеприимных стенах протестантских молитвенных собраний. Как давно это было, а помнит Анастасия Ивановна свои визиты к сектантам. Елейные лица старушек, зазывающих у открытых ворот общины: