Валерий Гришковец - Поезд вне расписания

Следующая, вторая книга поэзии «Правiнцыйныя фантазii» («Провинциальные фантазии»), выйдет в 1995 году, спустя почти 30 лет после «Непазбежнасцi». Выйдет и сразу станет событием в литературной жизни Белоруссии. Книгу выдвинут на Госпремию. Но – увы! Судьба в который раз отвернется от Миколы Купреева. Сами того не желая, чиновники от литературы в очередной раз обогатят новыми красками и без того богатую легенду о Поэте.

Заканчиваю это повествование, а где-то в Беловежской пуще сидит на пне Микола Купреев и пишет свою новую повесть, а может поэму, балладу или стихотворение. А может, может в забытой Богом полесской деревушке, ковыляет не спеша в «лавку» за «бутэлькай гремучей смеси» – хоть так развеять печаль одиночества. Но где бы ты ни был, что бы ни делал, брат Микола, дай Бог тебе здоровья, а нам – встречи на нашей горькой, нашей доброй, нашей родной земле.

1999

Мокрый, мерзко щиплющий лицо ноябрьский снег. Спешу под крышу метро. У входа на станцию «Баррикадная» кто-то дергает за рукав. «Ба-а, какая встреча! Слава Ананьев. Сколько выпито – перепито…».

– Старик, а я тебя недавно вспоминал. – Слава по-птичьи косит взгляд и добродушно смотрит на меня с высоты своего почти двухметрового роста.

– Не иначе с недопоя, – поддерживаю я шутливый тон, что задает Слава.

– Старик, я в завязке, второй месяц. – На полном серьезе говорит Слава. – А вот вы там, в Минске, что-то балуете. Камни в окна президенту кидаете.

– Слава, неужто я похож на тех, кто камнями кидается?

– А кто вас знает. – Слава по-детски поводит обидчиво своим косым взглядом. – Здесь вы одно говорите за стаканом, а там… Нет, белорусы хорошие ребята!.. Я дружил с Сашкой Стригалевым, – резко меняет тему разговора Слава Ананьев. – Мы с ним в Литинституте в одном семинаре учились. И с Толей Кудласевичем. Помню, как с Толей на Белорусском вокзале продавали книжку его стихов. Толя поет под гитару свои песни на белорусском языке, подходят земляки, слушают, а я им книжку его толкаю… Поджало нас тогда, деньжата нужны были. Вот и совместили культуру и рынок.

– Да-а, – как-бы спохватываясь, громко говорит Слава. – А еще есть у вас Анатоль Сыс. Хороший поэт, просто выдающийся! Знаешь, – уже тише произносит Слава, – он, по-моему, запросто может кидать камнями в Лукашенку. Мы с ним дверь в дверь жили в Шереметьеве в 1989 году, на девятом совещании молодых писателей бывшего Союза. Помню, под утро выхожу из своей комнаты, а у двери напротив – батарея пустых бутылок. Ну, думаю, свой человек, можно зайти, полечить похмелье. Стучусь. Дверь открывает какой-то пацан. Захожу в комнату. За столом сидит бородатый, с круглым носом Анатоль Сыс. Я его днем раньше приметил. Кто такой, спрашивает меня по-белорусски. Вячеслав Ананьев, отвечаю, русский поэт. Отдаешь Смоленск, спрашивает меня в лоб Сыс. А на столе у него – тесно от бутылок. Водка, вино. Рядом, как по команде «смирно», стоят какие-то малолетки, в рот ему заглядывают.

– Русский поэт, говоришь, – смотрит на меня из-подлобья Сыс. Наверно, выпить хочешь. Не дам! Отдавай Белоруссии Смоленск, тогда и говорить будем!

Я растерялся. А выпить хочется. И тут меня осенило. Давай, говорю, расписку напишу, что передаю Смоленск Белоруссии, а ты мне бутылку ставь.

– Две! – Сыс делает широкий жест и придвигает мне тетрадь, что лежала перед ним на столе. – Пиши! «От имени русского народа в здравом рассудке и трезвом уме я, поэт Вячеслав Ананьев, пишу расписку о передаче на веки вечные города Смоленска белорусскому народу, его основателю и истинному хозяину». Подписывайся!

Я подписался, что делать, как-никак, а две бутылки водки…

Сыс указывает пальцем: «Перед своим именем напиши «русский поэт». А сам ниже написал: «От России белорусский город Смоленск принял поэт Анатоль Сыс».

– Забирай две бутылки. – Подает мне со стола водку Сыс. – Это с собой. А сейчас, как и подобает в таких случаях, будем отмечать сие историческое решение. – Встал из-за стола, босиком подошел к двери, ведущей на балкон, распахнул ее. Прямо над балконом, заливая всю округу синеватым фантастическим светом, висела огромная луна.

– На колени! – скомандовал Сыс своему окружению. – Молитесь – свершился исторический факт. Отныне и во веки-вечные над городом Смоленском будет сиять, как эта луна в небе, «бел-чырвона-белый стяг»!..

1999

В храме после утренней службы, если это будний день, обычно выпадает время дневного покоя, затишья. Сторожа, да и другие работники храма, за исключением разве что уборщиц, любят эти часы. Сядешь на скамейку где-нибудь в дальнем уголке и отдыхаешь, и наблюдаешь за порядком.

Всякого рода ЧП в храме – крайняя редкость. Ну, бывает, зайдет кто-нибудь в сильном подпитии, подойдешь, попросишь его выйти из храма, он тут же извинится и тихонько уйдет. Правда, для сторожей московских храмов есть напасть иного рода: бомжи (обычно они донимают зимой, особенно в сильные холода) и, назовем их так, «умники».

От бомжей отделаться просто, деньги им подавать запрещается, чтоб не провоциоровать пьянство. Подаем что-нибудь из съестного. В храме, у кануна (место поминовения усопших) стоит жертвенник. Прихожане кладут в него что-нибудь (исключая мясное) из продуктов, как правило, с запиской о поминовении усопшего (усопших).

Гораздо хуже обстоит дело с «умниками». Порой доходит до курьезов. Человек идет в храм не Богу помолиться, а рубаху на груди порвать, доказывая, что Бога нет, а мы, все тут собравшиеся, дураки. Вот и приходится выставлять такого воинствующего атеиста из храма вон. Зачастую, чего греха таить, тумаками, да иного они и не понимают, и не признают. Случаются выяснения отношений и иного порядка.

Дама в роскошном одеянии (о таких говорят «женщина без возраста»), расчитываясь со свечницей (продавец в церковной лавке), на пол уронила купюру.

– Матушка (обычно так обращаются к женщине в храме), вы потеряли деньги.

– Я не матушка! – отрубила она, даже не удостоив меня взглядом.

Подобного со мной не случалось. Я не первый год работаю сторожем в храме и знаю, как женщины, даже из так называемого высшего общества, а таких в Москве всегда было предостаточно, любезно и, что немаловажно, с удовольствием реагировали на обращение «матушка». Причем, и хочу это подчеркнуть, в том числе и женщины в цветущем возрасте. А тут… Дело понятное, с ней лучше покороче, попроще – опять же, таких в Москве, – да и в ней ли одной? – прости Господи… Плюнуть и уйти восвояси. Но я в храме, к тому же на работе.

– Женщина, – слегка смутившись, обращаюсь к ней, – вот ваши деньги. Вы их случайно уронили, – подаю ей купюру.

– Где ты видишь женщину?!