Геннадий Болтунов - В детство можно возвратиться. Стихи

Погода, снова: «Здравствуйте!». —
Из сахара денёк,
следы от лыж по насту
бегут вдоль – поперёк.
Зашебаршил за городом,
волнуется народ:
глядеть-то любо-дорого, —
такого старта ждёт!

Комарик-пистолетик
вот-вот чихнёт на нас,
мы вновь рванём, как дети,
как дети в первый класс…

Ушли мы, как положено,
прорвать бы толчею,
попасть, что кортик в ножны,
попасть в лыжню свою.
Потом на взгорье, ёлочкой,
и вниз, где ждёт река…
Разложена по полочкам
дистанция, пока.

Но вот на повороте,
держись, не упади…,
а силы на излёте,
и сердце – из груди.

Спиною потной вижу, —
у крайнего за мной
украли будто лыжи,
и дышит, как больной.
Пока по снегу роет,
мне надо гнать вперёд,
дыхание второе
должно прийти, придёт!

А боковое зрение
на третьего косит,
под финиш, без сомнения,
обгонит, паразит.…

Даю лыжню, – положено,
хотя б одну, но дашь,
и вдруг, что вижу, Боже мой,
да это ж парень наш!
На пару гоним, с паром,
я – прицепной вагон,
сюда б ещё гитару,
да это же не сон:
Вот финиша полоска,
её парнишка рвёт.
Наелись оба – в доску.
А публика? – ревёт!!!

В нашем детстве жалком было всё в порядке:
мы играли в салки, мы играли в прятки,
в казаки-разбойники пацаны играли,
«дамы» – в дочки-матери около сараев…

Детство упорхнуло, юность прилетела,
крыльями взмахнула, поиграть хотела
и, уже не в полдень – в сумеречный час,
слышно: «третий лишний кто-то среди нас».

Кто-то третий – лишний, но в игре другой,
у игры названье странное – «любовь»…
Дальше будет зрелость, но и зрелость минет,
волосы украсит неизбежный иней
и, ещё немного, старость у порога.
Странная такая, – будет жить, играя
снова в игры детства. А куда ей деться? —
Просит внук ли, внучка (велика их власть)…

Чтобы власть не мучила, надо в детство
впасть!

Когда мне пятнадцать было,
Ирке было только пять,
но, она в меня влюбилась
и звала с собой гулять:
«От мальчишек нехо-рроших
убегай, ходи со мной,
только я тебя не брр-рошу,
до-ррогой под-рружек мой!».

Я смеялся, подчинялся,
с ней в любви поднаторел
и… с мальчишками не знался,
пока Ирка во дворе…

Всё закончилось обломом.
Где-то, через пару лет,
хоть разыскивай всем домом —
во дворе Иришки нет.

Увезли родители, будто увели.
Говорят, что видели.
Солнышком
вдали.

Крыли нас
местами матово,
шили нам
порой дела,
получалось,
но с заплатами
там, где истина бела.

Вот и всё.
Всё шито-крыто
в прошлое, что в пелену…
Эхом цокают копыта
по обугленному дну.

На маршрутке с работы, работу кляня,
благо место свободное было.
Приоткрыл переплёт и «В течение дня»
затянуло и сердце заныло. —
Новый омут внезапно из книги сверкнул,
в глубину пронырнул – отпустило,
думал, шаря по дну, что водицы хлебну:
ни воды на страницах, ни ила.

Бил, однако, родник и бездонен он был.
Это что же ты делаешь, Боже? —
К родниковой приник, всё на свете забыл, —
чистотой свою душу встревожил.

На обложке квадрат. Я квадрату не рад, —
он врастяжку, но автора знает
сей квадрат-херувим и туманы за ним.
Боже праведный, так не карают.

Я на самом краю одиноко стою,
без друзей, и уже не гоним,
а ты друга привёл. Вроде бос, да не гол —
в переплёте.
Ну, здравствуй Вадим!

Проводив гостей, жую
в День Рожденья жизнь свою.
Прислонившись возле стенки,
дегустирую оттенки
бренной жизни, до седин,
оказавшись, вдруг, один.

Но терзая своё зренье,
разглядеть пытаюсь зря
миг последнего мгновенья —
земляничное варенье
застит очи, вот ведь мря.

Аромат невыносимый
как магнитом притянул.
Хорошо, был рядом стул,
пригласил: садись, любимый.

А варенье-то откуда? —
Подарил один иуда,
покидая мой порог.

Залип в смоле, текущей по коре,
затем ли, чтоб очнуться в янтаре,
попасть в кулон, а с ним на грудь девицы,
чтоб в свет могла девица появиться?
Неведом мне смысл действий муравья.
А ведь, внизу ждала его семья!
Но он – залип, задумавшись ознобно.
Не поступайте муравью подобно.

Если встать между экраном и проектором,
проявлялась тень на простыни, что тать,
проявлением себя пугала некоторых,