Геннадий Болтунов - А это забавно – к себе присмотреться. Стихи

Старые, наручные,
в ящике стола.
Жить без них не скучно.
Надобность прошла, —
Вот мобильник важен —
лишь бы был включён,
времечко покажет,
до минутки, он.
А часы наручные,
словно я, порочны:
когда тихо – звучны,
редко, когда точны.
В них секунды скачут,
словно ветер в спину.
Могут заартачиться,
смолкнуть без причины.
Часовщик однажды
предложил: Да брось! —
Вид у них неважный,
ходят вкривь, да вкось.
Бросить жаль, – ходячие,
да с живыми стрелками.
Снова в ящик прячется
время моё мелкое.

До поры запасливой. —
Вдруг она придёт?
Как ребёнка в ясли,
вынесу в народ…
И пришла,
заклято заявилась в дом, —
сдох аккумулятор в сотике моём.
Часики торжественно
выношу на свет,
заведя, как женщину. Есть такой секрет. —
Целый день не стихнет
милое «тик-так».
Да везде есть выход, если не дурак.
Пусть спешат, опасливо циферблат пусть врёт.
До чего же счастлив я, – время-то идёт!

Жив, здоров. – Жаль, спозаранку,
если чуточки приврать,
смахиваю на поганку,
что никто не хочет брать.
Не вписаться в кутерьму,
когда тихая охота.
Разве, грустно отчего-то, —
мне бессмертье ни к чему.

Семья распалась.
«Какая жалость!», —
округа шепчет,
глазеть сбежалась.
Что было поводом – непонятно.
Стоят,
считают на Солнце пятна.

Затяжная, что печенье,
или словно леденец,
приостановила время
и отсрочила конец
лета.
Осень старая пластинка
на костях, как говорят.
Заедает в ней грустинка
уже тридцать дней подряд,
где-то.
Счёта времени не видно,
разве что числом листвы,
или солнышка болидом
после инея травы. —
Мета.
Бесконечности не будет,
за отсрочкой срок метут.
В синеву рванулись люди,
в синеву, где их не ждут…
Гетто
Потому, что очень скоро
встанут стены из дождей,
грязь и хлябь накроют город,
загоняя внутрь людей
тщетно.
Загоняют внутрь уюта,
если б знали, где уют…
А снежинки парашюты,
встав на тучи, достают.
Для балета.

Да как же можно верить слову, когда его нельзя потрогать?
Вдруг твёрдости недостаёт и формою несовершенно?
Под слоем краски типографской бывает слово не прозрачно,
Невзрачное, не убеждает.
Но есть слова не те, иные,
наивные, как будто сны цветные.

Вот у ораторов слова
звучат раскатисто, жаль, – лживо.
Им бы заветное затронуть.
Однако, трогаются люди.
По недостатку прикасанья и монолога
речь чревата…
А, впрочем, выбирайте сами
зачем, когда, как в сеть попали…
Ведь редко ловятся слова,
слова, что рыбка золотая.

Я пробовал гончарный круг крутить,
формировать изделие в ладонях,
и понял, – тяжело Всевышним быть,
свой замысел в живое воплотить.
И, слава Богу, вовремя, что понял.

Что, дамы своих лепят мужиков? —
Такие вот гончарные умелицы?
Но, благо, – знаю:
языки их – мельницы.
Слепить Адама
– пара пустяков?

Интересный коленкор. —
Я похож на мухомор.
Привлекателен, что тать.
Как завидят – разговоры:
мы с таким подвинем горы,
если взять, да пожевать…

Ни поражений, ни побед
не знал, не видел, – хата с краю.
Чем занимался мой сосед
я, хоть убей, не понимаю.
Всех уверял впредь: благодать,
когда ни рая и ни ада,
так проще на земле стоять…

Однажды кончилась баллада.
…Жизнь шла, навстречу,
встреч – он гнал
и видел, – мило улыбалась
та жизнь. Вид сделал, – не узнал,
кажись, когда с ним поравнялась.
Так пролетела жизнь, спеша
и незаметно, для соседа…
Сказали, – проглотил ерша
в обед, оставшись без обеда.
На этой фразе бы запнулся,
да ёрш соседом поперхнулся.
Но, он и это не заметил…
Был, или не был, чист и светел.

«Избежит ли королевство краха,
если в бабе вовсе нету страха? —
Чуть чего – орёт: А ну, ударь!», —
Вопросил у Думы Государь.
«Надо срочно сочинить Закон:
За бесстрашье, это…, – душу вон».
Мужики в ладошки застучали,
из обеих, стало быть, Палат,
думали, – жить станут без печали,
только оказалось, – без услад.
Бабы изменились, да настолько,
что ушли из Лучезорья прочь, —
днём, без мужиков, ложатся в койку,
а в светёлках коротают ночь.

«Надо б, для резона, им дракона,
из своих, – без пламени с огнём,
дабы ошарашить мог, но днём.
Ночкой б мы жалели их, законно.
Глядь, и пригодятся бабьи страхи…
Посадить дракона, средь двора!
Можно даже сразу подле плахи…».
Мудрому правителю: «Ура!».

Кому отмерен век, кому совсем немного.