Т. Борисов - Под водой, в небесах, на паркете. Том 1

Итак, речь пойдет о забавном эпизоде из курсантской жизни, любезно сохраненном моей памятью на протяжении трех десятилетий, хотя, должен признаться, на моем пути за эти годы были и более значимые события. Некоторые имена и фамилии, по понятным причинам, я заменил, но это ни в коей мере не отразится на сути описываемых событий. По ходу повествования мне придется давать некоторые пояснения, ибо иначе современный или (смею надеяться) будущий читатель не поймет побудительные мотивы тех или иных действующих персонажей.

Теперь представьте себе времена «махрового застоя» (в современной трактовке). Мы дружно строили коммунизм, знали, что от нашего успешного усвоения знаний зависит обороноспособность нашей Родины – Союза Советских Социалистических Республик (поверьте, в те времена это был не пустой звук) – и старались учиться в меру своих сил и способностей, тем более, что у нас был и дополнительный стимул – в случае наличия «хвостов» курсант автоматически лишался увольнения, а в особо тяжелых случаях («завале» сессии) – отпуска.

Сейчас мало кто помнит о социалистическом соревновании, социалистических обязательствах, но в те времена это было святое. Социалистические обязательства курсантов обычно заканчивались вызовом на социалистическое соревнование однокашника из своего или параллельного класса. Не знаю, кого вызывали на социалистическое соревнование командиры рот и начальники факультетов, но и у них были свои стимулы. Роты, в которой набиралось определенное количество отличников, объявлялись отличными. Командир отличной роты получал надбавку в 70 рублей, что при его денежном довольствии около 250—280 рублей было весьма существенно. Соответственно, командиры рот были готовы на все, чтобы улучшить свое материальное положение. Преподаватели, такие же офицеры, как и командиры рот, чудесно понимали последних и зачастую были снисходительны к мелким промашкам курсантов, особенно в тех случаях, когда рота имела шансы стать отличной или подтвердить это высокое звание. Были случаи, когда курсанты, явно идущие ко дну на экзамене, объявлялись больными и отправлялись в санчасть. «Заболевшие» исключались из экзаменационной ведомости и могли сдавать «заваленные» предметы после сессии хоть до посинения, на любые оценки: на судьбу отличной роты это уже не влияло. Должен отметить, что эти маленькие «хитрости», как правило, не отражались на качестве подготовки будущих офицеров флота, так как сильнейший профессорско-преподавательский состав Дзержинки делал все возможное, чтобы заинтересовать курсантов своими дисциплинами и передать им необходимые знания в полном объеме. Причем Дзержинка не являлась каким-то исключением из правил – подобные порядки царили практически во всех учебных заведениях Министерства обороны Советского Союза.

Теперь Вы, уважаемый читатель, немного представляете себе обстановку в любом высшем военном училище МО СССР в начале-середине 70-х годов и сможете до конца оценить комизм происшедшего.

Наш 332 класс готовился к сдаче экзамена по иностранному языку. Зубрили правильные и не очень глаголы, времена, специфические выражения, пополняли свой словарный запас. Произношение особо никого не волновало, ибо все равно никто из нас не имел права общаться с иностранцами, о чем с будущих офицеров заблаговременно взяли подписку. Мы, технари, должны были хорошо знать специальные кораблестроительные термины и уметь делать сложные технические переводы. Понимая, что разговорная речь нам все равно никогда не пригодится, преподаватели нас особо не мучили, пытаясь выработать оксфордский или кембриджский прононс у абсолютно безнадежных в этом плане будущих инженеров. Вследствии вышеперечисленных причин большая часть курсантов с трудом изъяснялась на чудовищном английском, но зато делала прекрасные переводы сложнейших технических текстов. Командир нашей роты, капитан-лейтенант (в то время) Ефим Михайлович Булавкин, был молод, честолюбив, любил курсантов и старался всеми силами поддержать звание отличного подразделения. В сущности, как я теперь понимаю, тогда он был не намного старше нас. Ефим Михайлович часто заходил в каждый из трех классов своей роты, пытался настроить нас на отличную сдачу предмета, хотя, честно говоря, он больше мешал, чем оказывал помощь. В один из таких его заходов в наш класс к Булавкину подошел курсант, назовем его Сашей Петренко, и очень вежливо попросил разрешения обратиться.

Получив разрешение, Саша, глядя прямо в глаза комроты, проникновенно произнес:

– Товарищ командир! Вы меня и мои возможности хорошо знаете. Английский я сдать не смогу. Прошу Вашего разрешения не ходить на экзамен. Потом, спустя несколько дней как-нибудь сдам.

Ефим Михайлович, по всей вероятности уже мысленно включивший в свой скромный семейный бюджет надбавку за отличную роту, потерял дар речи. Наконец, обретя способность говорить, он кратко изложил курсанту все, что он думает о нем и о его способностях. Петренко чуть ли не плакал, но стоял на своем: экзамен он сдать не сможет, а посему не будет и пытаться.

Немного успокоившись, Булавкин вспомнил, что Саша при всех своих недостатках очень исполнительный и дисциплинированный курсант, и поступил до гениального просто:

– Курсант Петренко! Приказываю Вам прибыть на экзамен и сдать его!

Приказы в военной организации не обсуждаются, а выполняются, поэтому в ответ последовал молодцеватый ответ:

– Есть прибыть на экзамен и сдать его!

И чуть менее бодрым голосом: «Только я его все равно не сдам, товарищ капитан-лейтенант…»

Ефим Михайлович размышлял несколько минут, и озадачил Александра неожиданным вопросом:

– А один билет выучить сможешь?

– Смогу, но ведь их двадцать шесть!

– Это мои проблемы. Выбирай билет.

– Самый легкий – восьмой, но товарищ командир…

– Учи восьмой билет и ни о чем не думай!

– Товарищ командир, но помимо билета задают дополнительные вопросы, я на них не отвечу!

– Дополнительных вопросов не будет! Сдавать пойдешь седьмым по счету, возьмешь билет, который будет лежать сверху. Вопросы есть?

Вопросов не было. Булавкин удалился. Петренко совсем было упал духом, но тут на помощь пришли товарищи. Практически весь ответ на восьмой билет был изложен в транскрипции русскими буквами, Саша с воодушевлением взялся за работу и спустя два дня, к экзамену, довольно бойко мог его воспроизвести.

Наступил судный день. В класс запустили четверых курсантов, они взяли билеты, сели за парты готовиться, а остальных попросили подождать своей очереди в коридоре. Саша заметно нервничал, но держался молодцом: Ефим Михайлович заверил его, что все идет по плану. Наконец, первый сдавший экзамен курсант вышел. Пригласили следующего. Тот бодро постучал в двери и на чистейшем английском с рязанским акцентом произнес: