Владимир Рунов - Особняк на Соборной

Я листаю пожелтевшие от времени бумаги и удивляюсь, с каким исступленным отсутствием здравого смысла солидные люди вели непримиримые споры на краю собственной могилы. Тем летом в городе разыгрались эпидемии холеры и тифа, горожане вымирали сотнями, а политическая жизнь бурлила, словно никаких более забот не было. Никто никому не желал уступать. В следующем году противоречия между Радой и деникинским командованием достигло апогея. Образованный Быч, интеллигент высшей пробы, знаток языков, вызывающе ведет дискуссии на «кубанской балачке», суржике, подчеркнуто конфликтуя с Деникиным и его окружением, где выделяется начальник штаба генерал Романовский, близкий командующему человек. Большой, тучный, с виду немного сонный, но умевший сгладить это впечатление когда точно определял ситуацию и принимал мгновенные решения.

«Особое совещание» собиралось два раза в неделю, по вечерам во вторник и пятницу, в особняке пивовара Ирзы (ныне отель «Престиж»). После смерти генерала Алексеева, который квартировал в покоях сбежавшего еще при красных в родную Чехию пивовара, здесь поселился генерал Драгомиров. За длинным обеденным столом усаживались члены «Совещания», человек этак восемнадцать – пятеро военных, остальные гражданские чины, в основном наехавшие из Питера. А по средам, в более узком кругу, собирались в доме Фотиади. Антон Иванович появлялся ровно с последним ударом старинных часов, обходил всех, кланялся пожимая руку и говорил при этом теплые слова. Дежурный ординарец предлагал скромный чай из старинного купеческого самовара. Обсуждалось главным образом военное положение, которое всегда было тревожным. К проблемам гражданского управления чаще относились иронически, как к назойливой, но не сильно опасной скандалезности. Да зря! Раздор между Деникиным, настойчиво проводившим идею единой российской государственности и местной кубанской самостийностью нарастал, приобретая характер все большей неприязни. Разведка красных не дремала, внимательно отслеживая ситуацию, складывающуюся в Екатеринодаре, получившую впоследствии наименование «кубанское действо». Ответственный за Северный Кавказ большевик Сергей Киров телеграммой докладывал разведданные самому Ленину.

Обострившиеся до крайности противоречия не могли закончиться хорошо. На совещаниях в доме Ирзы «радовцев» иначе как «бычеволами» не называли. Те же, уже не скрываясь, играли свою игру и, обнаглев, представительной делегацией отправлялись в Париж, чтобы принять участие в Версальской конференции как единственные представители якобы законного правительства Кубани. И тогда потерявший терпение Деникин приказывает немедленно арестовать членов парижской делегации, по крайней мере, тех, кто вернулся. Хитрый Быч, предполагая такое развитие событий, задержался во Франции вместе с бывшим командиром императорского конвоя генералом Савицким. И правильно сделал. Рада по поводу деникинского приказа встала было «на дыбы», но на этот раз Антон Иванович действовал железной генеральской рукой, особенно узнав, что парижская делегация подписала с горским меджлисом «договор дружбы» против «деникинщины». Реакция последовала незамедлительно.

В ночь на 5 ноября отряд полковника Карташова занял оба вокзала и прилегающие к нему улицы. В Пашковку, гремя оружием, вошли два офицерских полка. Утром рота юнкеров под командованием полковника Буряка окружила Зимний театр, где заседала Рада. На перекрестках были выставлены станковые пулеметы с заправленными лентами. Командующий операцией генерал Покровский потребовал выдачи «парижан». На переговоры с ним отправился один из делегатов, полковой священник Алексей Кулабухов. Покровский, молча его выслушал и тут же приказал повесить на Крепостной площади, рядом с могилой Рябовола. Дальше все было делом карательной техники – наиболее «горластых» скрутили и предали военно-полевому суду. За четверть часа десяток депутатов осудили к «бессрочной» каторге, а за неимением таковой отвезли в скотовозе в Новороссийск и в трюме ближайшего парохода отправили в Турцию, без денег, одежды, документов, что называется, голых и босых.

– Там мутите воду! – прорычал прибывший срочно из Кисловодска в Екатеринодар генерал Врангель, выступая по поручению Деникина перед враз присмиревшей Радой. – Турки вам быстро головы отрубят.

А потом, криво ухмыляясь, «поздравил» оставшихся депутатов с изъятием «кучки негодяев» и пожелал оставшимся «плодотворной работы». В тот же день Рада послушно «отстучала» все деникинские законодательные акты, избрала нового атамана. Деникинская пресса торжествовала по поводу «ликвидации самостийного бреда «бычеволов»». Да вот радовались, как всегда, рано…

Умный, умный Антон Иванович, да своими радикальными решениями только подтолкнул противодействие. Подогрело ситуацию и то, что кубанский атаман Филимонов принес и молча положил на стол президиума булаву и тем самым демонстративно сложил полномочия.

Александр Петрович Филимонов, пятидесятилетний генерал-лейтенант, был очень авторитетным человеком. Он дважды избирался кубанским атаманом, умел находить язык, как с рядовыми казаками, так и с начальством. Уроженец станицы Григориполисской, он начинал службу в кавалерийском полку, но впоследствии блестяще закончив в Санкт-Петербурге военно-юридическую академию, стал одним из видных армейских правоведов, причем умеренных демократических взглядов. Не случайно именно он выполнял обязанности «казенного» защитника Марии Спиридоновой, неукротимой двадцатилетней «оторвы» из партии левых эсеров. В 1906 году, в самый разгар российского террора, она хладнокровно расстреляла в умиротворенном «яблочном» городке Козлове руководителя карательного отряда Луженовского, всадив в него принародно три револьверные пули. Трибунал безоговорочно определил убийце виселицу, и висеть бы бедной Маше на невском ветру кронверка Петропавловской крепости, если б не Филимонов. Прошением на Высочайшее имя он добился замены смертной казни бессрочной каторгой, пусть во вьюжном Нерчинске, где звенели кандалами еще декабристы, но все-таки жизни. Спиридонову освободила Февральская революция, но к этому времени ее политическое буйство только укрепилось. Она вернулась в Москву и тут же кинулась во все тяжкие, став одним из организаторов убийства германского посла Мирбаха и левоэсеровского мятежа, стоившего десятков жизней простым столичным обывателям. На этот раз Машку спас Ленин. Ей дали лишь год и прямо в зале «за заслуги в борьбе с царизмом» амнистировали. Но от пули Мария Александровна все-таки не ушла. В первые дни Отечественной войны Берия, зачищавший советские тылы от нежелательного элемента, разыскал в Уфе больную и немощную старуху, давным-давно отошедшую от активных мирских дел, много лет выдававшую детям книги в школьной библиотеке и той же ночью расстрелял ее в гурьбе таких же сомнительных…