Светослов - Книжные дети

И опять понесло его в дивном поезде по-над бездною в тëплый бархатный край с вечным солнцем и морем, с другом Мишкой, пьющим чай в тихом странном купе и мечтательно с ним говорящим…

В уютном купе на столике всё так же стояла свеча в канделябре. Рядом стояли стаканы с чаем.

«Странно… Свеча всё так же горит, как будто и не плавится, – подумал Иван, глядя на горящую лампаду в канделябре.

Он глянул в окошко и вымолвил:

– Да, здесь уже теплее…

– Ближе к югу… Ещё немного – и будем на месте, – отозвался Мишель.

– Что-то странно как-то всё выглядит… – произнёс Иван, продолжая смотреть в окно.

– Действительно, странно… Однако… Похоже на какой-то затяжной туман, – с удивлением вторил Мишель, глядя туда же.

– Это наша дорога, – путь по прямой, – задумчиво продолжал Иван.

– Точно сказал, – ни влево, ни вправо, а только вперёд.

– Пора укладываться. Во сне время быстрей идёт, – заключил Иван и откинул своё одеяло.

Друзья улеглись по своим полкам.

В непрогдядной ночи лишь пульсировал стук одичалых колëс. Поезд мчался с неистовой скоростью.

Всё застила дымка…

Наступило утро. Иван открыл скрипучую дверь вагона и некоторое время стоял, полусонно вдыхая утреннюю прохладу… Он потянулся и опять зашёл в вагон…

Надо сказать, что изнутри это был не совсем вагон. Это был некий стихийный шедевр мастерового антиквариата, это было спонтанное сочетание Ренессанса, Просвещения и авангарда, неимоверное переплетение стилей искусства времëн Леонардо и Екатерины, где интроспективно доминировал Дали и над всем этим звучал Бах в непостижимой интерпретации Шнитке… Музыка ощущалась сразу при входе в салон вагона. Каждая вещь мало-мальски значимая имела свою историю, свою тайну. Это была магия вещей, картин, барельефов, аксессуаров, репродукций, оттисков, кукол, рукописей, бытовой утвари. Это была перекличка душ, обнажавшая вселенскую полифонию идей и образов, где безумно и неуловимо трепетала свобода. Одним словом, это был театр шедевров…

В углу тамбура, обшитого обожжëнным деревом, стоял патриархальный уличный фонарь эпохи Декаданса, а в переборку было впечатано большое овальное зеркало в резном багете, над которым пëстро пылали икебаны, росшие прямо из переборки, весело крича о неистребимости жизни. Из другого угла торчали застывшими искрами массивные шпоры а-ля Людовик, служившие вешалкой. При входе в салон взгляд невольно бросался в противоположное объëмное зеркало, что создавало эффект пространства. Над ним барельефный Купидон готовил стрелу Психее, а рядом – в верхнем углу по замыслу Дали летел на кресте Иисус святого Иоанна; под ним пылала фантасмагорией одна из репродукций Босха, а меж Купидоном и картинами стояла большая невинная кукла с раскинутыми руками, всем своим видом принимавшая гостей в круговорот фантастического театра. Неподалëку высился массивный тройной канделябр с высокими свечами, и из каждой свечи тянулся ввысь оранжевоогненный тюльпан. Слева вверху громоздилась в натуральную величину бутафорская голова орангутанга, расплывшись в добродушной улыбке, а напротив – ей отзывалась изящная птица Феникс с сияюще живым опереньем, как бы вырываясь из стены, обугленной по контуру птицы. Под головой орангутанга зияло окно, прорубленное во встроенной перегородке и служившее для подачи пищи и кофе, создавая тем самым комфорт авангардного бара, а за перегородкой находился громоздкий камин кустарной работы; сбоку от него был втиснут причудливый стол на колесах, на котором громоздилась посуда и кухонная утварь. Чуть дальше стояла небольшая электроплита. Противоположная сторона бара была отмарморирована и заставлена феерическими картинами вперемежку с коллажами и забавными гротесковыми фигурами. Прямо из пола торчала огромная пепельница, напоминавшая полый пенëк, рядом стоял манекен с простëртой рукой, как бы указующим жестом рекламируя этот диковинный аксессуар, а у ног манекена лежала перевëрнутая широкополая шляпа. Тут же находилось роскошное кресло времëн Екатерины, в затëртом бархате своëм хранившее чуткий дух Просвещения. Слева от входа стоял массивный кожаный диван, перед ним располагался стол с ноутбуком и принтером, рядом лежала кипа рукописей, а в глубине стола отрешённо горела свеча в канделябре, ненавязчиво совмещая живое пламя с электрическим освещением. В углу громоздились книги. Над диваном – возле экспромтной кулисы монотонного штофа высилась патриархальная икона эпохи Рублëва – Богоматерь с младенцем, а чуть в стороне от неë висела странная картина с изображëнными на ней растерянными людьми, заблудившими в снежную пустыню. Над ней висел на цепи натуральный медный колокол, потемневший от времени, а рядом приспособились оригинальные стенные часы с волшебно звенящим боем. Причëм, в салоне вагона не было ничего, что напоминало бы о железнодорожном транспорте, за исключением нескольких окон, необходимых для жизни. Весь салон в своей экспрессии экстравагантно-пленительного антуража таил великую силу Единства, обнажая свободу от пепла до звëзд и ввергая уставшую душу в блаженство и радость Вселенской игры; и входя в этот мистический вагон, можно было смело сказать, что попадаешь в иное измерение. Это была эйфория…

Кроме всего вышеупомянутого здесь была даже своя ванная, отделанная кафелем, с русалкой в нише стены, изящно державшей кран, а также – отдельный уютный кабинет с книжными пóлками, журнальным столиком и двухъярусной кроватью. Невольно назревает вопрос: откуда такое богатство этого непостижимого антуража? Что стоúт за всем этим?.. Постараемся ответить. Этот уникальный железнодорожный вагон был списан и отдан строителям и притаранен ими сюда на период долговременной новостройки. Удивительно то, что вагон этот пришëл с завода таким беспосадочным; и строители оборудовали его изнутри, сделав пригодным для жизни, – соорудили ванную, кабинет, камин с перегородкой и всë прочее. Они подвели воду, подключили отопление и электричество. Через некоторое время к ним подселился один приезжий художник, не имевший угла; именно он и заполнил салон вагона всей этой стихией композиций и импровизаций, отчего сами строители были в восторге. А уже потóм появился Иван Пересветов… Можно сказать, всë произошло случайно; но в любой случайности есть закономерность. Не умри осëл – не побил бы Самсон филистимлян. Иван познакомился с этим художником в обыкновенном прокуренном баре на Маросейке, куда он забрëл расслабиться за чашкой кофе. Есть взгляды, которые притягивают. Таков был взгляд Ивана, когда кудрявоголовый незнакомец в стильном пальто и экстравагантном шарфе, оказавшись с ним за одним столиком, спросил – не интересуется ли тот антиквариатом. Иван, в свою очередь, осведомился, нет ли у него знакомых в роду Медичи. Таким образом, разговор вылился в обоюдохваткое знакомство, после чего Веня (так звали художника) увëз Ивана в свою обитель на колëсах, приютив странствующего поэта… Художник этот давно получил признание и жил в отдельной квартире, оставив этот дивный вагон со всеми его аксессуарами поэту Ивану Пересветову. Уместно отметить, что и Ваня приложил руку к декоративному спектру театра феерии. Так, например, свечи, «горящие» тюльпанами, являлись его творением, так же как и режиссура некоторых композиций. Как раковина хранит шум моря, так этот вагон хранил в себе дух Вселенной…