Светослов - Книжные дети

Иван окинул взором свой ковчег Провидения, посмотрел на стол с рукописями, и принялся заваривать кофе…

Вообще, Иван Пересветов был человеком не от мира сего. Ему было свойственно состояние одиночества, – того сладостно творческого уединения, каковое является уделом всех богомазов искусства. Но одиноким он себя считать не мог. Он попросту стëр грань между собой и миром и растворился в нëм, а потому – он как бы и не существовал для мира; но зато сам мир трепетал в сердце Ивана. Он принял в себя мир… Познай себя – и ты познáешь Вселенную, – таков закон мастера. У Ивана были свои странности, являвшиеся необходимым психологическим компонентом его трансцендентно-бродяжьей личности. Он, например, носил длинные – ниже плеч волосы и любил подолгу не бриться, что обнажало медитативный уклад его стоической натуры, а сам он ощущал в себе гармонию и некоторую внутреннюю защищëнность от вероломной непосредственности и верхоглядного самодовольства. Аскетический вид дополнял суть Ивана, приводя в равновесие долг и свободу. Некая загадочность человеческого существования высвечивалась в его бездонно голубых глазах с лëгким туманом печали. Иван сам ощущал в себе тайну. У него, например, была странная родинка, напоминавшая мету, чуть пониже груди. Иван периодически вспоминал о ней, но ничего конкретного уяснить не мог, отдаваясь воле Провидения… Кому что предначертано, куда судьба не закинет. Уроженец Сибири, он пришëлся не ко двору круговерти столицы. Да, нелегка жизнь поэта… Ивана щемили воспоминания. За десять лет скитаний он прожил, казалось, несколько жизней… Конечно, можно было всë бросить и уехать домой – в свою родную обитель под Новосибирском, но он из принципа не уезжал из Москвы. Он чувствовал нечто неизмеримо важное, что должно было скоро произойти согласно его интуитивному восприятию. С некоторого времени Ивану открылась тайна мироощущения, он проник в суть вещей… Он мог, например, безошибочно определить, не заглядывая в книгу, нужна она ему или нет; он знал, где находится необходимая ему вещь; он слышал эхо музыки после еë звучания; он определял время, не глядя на часы; чувствовал боль до ушиба, интуитивно предопределял событие; по наитию шëл туда – куда нужно; порой он слышал мысли людей… Иван периодически видел вещие сны; он называл их «живыми». Бывали моменты, когда он не успевал осознать информацию, внезапно проникавшую в него, записывая отдельные – наиболее важные фрагменты, после чего интуитивно связывал их и дополнял, пребывая в блаженном уединении. И ещë Иван научился управлять своей энергией… Всем своим существом он чувствовал свою принадлежность к Вселенной, и так же остро он ощущал грань жития и отчаяния, разверзавшего бездну драмы. В последнее время Иван работал на износ. Он жил поэзией, одновременно писал прозу, параллельно работал в драматургии. Словно актëр, играющий сам себя, он жил в театре своего вагона, не имея сил остановиться, затормозив бег судьбы; жил своей фантастически реальной ролью, вышибая из рамок имидж бытия, боготворя околоток безлюдного счастья, единственно дающего силы жить и творить, храня в себе своë Небо… Иван ушëл от суеты. Чтобы возвысить жизнь, нужно отказаться от неë, чтобы создать шедевр, нужно отречься от мира. Вот она, дверь, распахивающая Сердце… И Иван работал. Что касается стихов, то они витали над ним, и Иван ловил их и укладывал на бумагу, попутно редактируя; проза же – требовала кропотливости и усидчивости, это был титанический труд, это было испытание смирением… И ещë было испытание неизведанностью; у посвящëнных это называется – «испытание Водой», – когда нет опоры и поддержки, зная Истину, суметь удержать еë в себе, пронести по жизни, невзирая ни на что, не сломаться и, тем самым, закрепить еë в своей крови огнëм Духа…

Иван принял это испытание в полной мере, самозабвенно слившись с этим грозным и вещим потоком…

Итак, Иван знал своë предназначение, свой путь, свою судьбу. И теперь, озаряемый дымно-золотистыми лучами осеннего рассвета, он сидел за своим столом в предвкушении новых событий. Его грела мечта, потрясая и нежа, срывая покровы с последних сюжетов великой игры под названием Жизнь… Ну как тут не петь? Иван не спеша пил кофе, что-то намурлыкивая себе под нос… Затем он встал и подошëл к окну.

– Благодать… – слетело с его уст.

Иван рванул вниз массивную ручку выдвижного стекла, и в окно ворвался пьянящий осенний воздух, напоëнный туманом и радостным щебетом птиц. Этот неистовый шквал веселил, вызывая улыбку… Иван весело прищурился и произнëс:

– Вот заливаются… Надо же…

Его вдруг осенило… Он быстро метнулся к столу и, взяв ручку, записал, одновременно себе надиктовывая:

– В небе движение птиц,

Мир открывает сердца;

Воля не знает границ,

Свет не имеет конца…

– Так-так… Однако, жизнь продолжается, – слетело с уст Ивана. Он подошёл к столу, сел и начал записывать то, что навеяло ему утреннее вдохновение…

Осенний ветер разносил опавшие листья, кружа ими, словно играя, прощальным азартом желая утешить уставшие души. И Культурно-оздоровительный Центр «Гуманитарий» выпускал на свободу своих постоянных клиентов.

У парадного входа стояли, балагуря, Алексей Вольнов и Сергей Крюков. Рядом монументально стоял манекен в шляпе с квадратом картона на груди с крупной надписью: SOS!

Вольнов хмуро смотрел на манекен, явно желая придумать что-то новое, веселящее душу… И он заговорил с манекеном:

– Скушно тебе тут стоять. И шляпу свою я отдал тебе… И всë равно ты не весел…

– Ему бы сплясать что-нибудь… или спеть, – для сугреву, – предложил Крюков.

В этот момент из парадной вышел Венский; он бросил взгляд на манекен со странным плакатом.

– Да уберите вы этого идиота! – выкрикнул «предводитель».

В ответ Вольнов сдул «пыль» с манекена.

Главный, махнув рукой, продолжил свой путь.

– Мы скорей тебя уберëм, – произнёс Вольнов.

– Ну что, Иваныч, едем? – спросил Крюков с улыбкой.

– Да, пора. Сегодня дел невпроворот. Как у тебя с бензином?

– Полбака есть; а там заправимся.

– Окей. Вперëд!

Они прошли к своей «Вольво», стоявшей с торца здания. Венский напряжëнно глянул им вслед… Вольнов с Крюковым сели в автомобиль и уехали…

А возле вагона на отшибе Иван наслаждался щебетом птиц, присев на подножку вагона… Он задумчиво произнёс:

– Да; жить бы как птицы…

Затем Иван встал, закрыл вагон и ушёл.

Тем временем в одной из столичных редакций, а именно – в редакции журнала «Шанс», – в кабинете редактора отдела поэзии происходил оживлённый и бескомпромиссный диалог двух людей, являвшихся коллегами и приятелями. Один из них был Семëн Безлобов – профессиональный литературный критик, редактор отдела поэзии, человек беспристрастный и строгий в своём подходе ко всему новому в литературной деятельности. Другой человек – Григорий Вязов, интеллектуал средних лет с глубоким проницательным взглядом и манерами адвоката был заместителем редактора. Оба были одеты в костюмы и оба были слегка небриты, хотя выглядели очень свежо и бодро. Семён Безлобов, вглядываясь в имя и фамилию автора на титульном листе рукописи, только что полученной им от Григория Вязова, изменился в лице. Он бескомпромиссно и с лёгким неврозом произнёс: