Виктор Уськов - Коротенькие рассказики. Том II

– Сафонов, к директору.

А тогда был Михаил Иванович. Он мне и говорит:

– Ну что, Сафонов, оценок ты наставил хороших…

В общем, вызывает отца.

– Папа, тебя в школу просят прийти…

– Опять что-нибудь натворил?

– Да нет… Там скажут. По учебе же.

Директор всё рассказал, как залезли, как оценок наставили, и говорит отцу:

– Хватит, отучился.

– Согласен, – говорит отец. Пришел домой.

– Пойдёшь со мной робить, – и запряг меня.

Утром рано:

– Вставай, Вовка, вставай! Подои коров.

Тогда у нас две было. Естественно, они телят принесли. Стал я за ними ходить. То да сё. Ну, думаю, учиться легче. А так прошло где-то две недели. Пойду-ка я в школу… И прямо к директору в кабинет:

– Примите обратно…

– Как я тебя приму, ты пропустил две недели. Я тогда повешаюсь и записку напишу, что вы виноваты…

Михаил Иванович задумался. Прошло с минуту, две. И говорит мне:

– Ладно, я приму, а там посмотрим.

Так я закончил семь классов на хорошо и отлично.

Брат был старше меня на четыре года. Поэтому я всегда и везде доверялся ему.

Мы запрягли лошадь в сани, положили кое-какие пожитки на дровни, поставили на вид; кое-что уложили в сено, и зачем-то зашли в дом – наскоро, но добротно сделанный из брёвен (благо, что жили в лесу). Зашли-то на минутку совсем! Глядь, а коня-то нашего нет! Нигде вблизи и на виду не было видно. Мы покричали-покричали:

– Жданко! Жданко! – поняли, что бесполезно орать в лесу. Мы не знали, что делать. Пацаны! Пацаны-то пацанами, а мы действительно не знали, что делать.

– Ты иди вперед, а я назад.

Но так действовали мы недолго. Поздней осенью рано и быстро темнеет. На небе в лесу стали видны звезды. Делать нечего, нам доверили лошадь, а мы её потеряли!

– Медведь или волки, может, испугали её, убежала так быстро? – сказал старший брат, обратившись ко мне. Через паузу:

– Идти надо быстрее домой, а то и нас потеряют.

И мы пошли по дорожке, еле накатанной. Шли-шли, брат Михаил ко мне:

– Вон, видишь? Два огонька – это волки.

В то время мы не знали, что глаза «горят» и у лисы. Может, поэтому глаза стояли на месте.

– Давай быстрее, – и прибавил ходу. Несмотря на то, что успеваю я за ним или нет. Но мы почти бежали. Светящиеся глаза перестали быть видны. Чуть замедлили шаг. Вот уже и окна домов кое-где видно.

– Ура! Мы спасены! – кричал я. Так мы дошли до дому. Дома ещё не спали.

– Чё это вы без лошади, вроде?

– Мы, пока в дом заходили, она куда-то девалась, – сказал Миша.

– А ну-ка, расскажите всё по-порядку. Миша начал всё сначала.

– Сейчас я схожу к Николаю, посоветуемся, что делать – не идти же выручать её, на ночь глядя! Вы пока не раздевайтесь, – сказал отец. Он ушел к дяде Николаю, который жил от нас через дорогу. Вернулся. И через минуту:

– Раздевайтесь и в постель.

И через минуту:

– Мать, покорми-ка чем-нибудь их.

Мы похлебали похлебки без мяса, лапши, выпили по стакану молока и полезли на печь. Там крепко заснули. Утром мы только проснулись, слышим:

– Где наши беглецы? Лошадь простояла стоя тихо всю ночь – зацепилась за сосну.

Мы с дядей Николаем на ней и приехали в лес. Снова. Дядя Николай и наш отец ещё вчера вымылись в бане. Нам отец говорит:

– А вам сегодня подтопят баню.

Мы гуляли в какой-то праздник. Вроде, был у нас праздник Октябрьской революции. И вот один мужик приревновал меня к своей жене. Забегая вперед, скажу, что они, примерно спустя год, разошлись. Две дочери уже, прилично взрослые, остались у неё на руках, в трехкомнатной квартире. Ну, это забегая вперед. А пока я лежу на тахте в другой комнате и слышу их разговор. Они были достаточно пьяны, а я достаточно трезв, потому и хорошо слышал. Один другому говорит:

– Ты дай ему как следует. Это первый ревнивец. Второй:

– Сейчас я ему покажу кузькину мать. Оба заходят ко мне в комнату. Я притворился пьяным и крепко заснувшим. Они-то помнят, что лежачего не бьют. С этим они и ушли. И ночью бы мне досталось, и пьянка была бы разрушена. Вот так меня спасло, что я притворился спящим и пьяным.

Во время ВОВ у некоторых хозяев бычки умели ходить в упряжке и ходили. У нас во дворе тоже был породистый пестрый бычок, которому имя дали Юнаш. Однажды из леса мы со старшим братом везли дрова. Воз, конечно, был меньше лошадиного, но всё-таки, это был воз. Человеку не увезти. Во всяком случае, долго. Приехали мы к воротам. Пока открывали ворота, пока то да сё, сани наши кованные прикипели. Вот мы ехать, а бычок не может воз с места сдвинуть. Мы его обхаживали и так и сяк – не мог он с места сдвинуться – и всё тут. Так мы в воротах долго стояли, мучились и бычка мучали. Но как говорится, а воз и ныне там. Пришла мать. Дернула за вожжи. Мама наша навалилась на головку саней, и воз легко пошел. Мы, как говорится, глаза вылупили. Столько мучились с возом дров, а тут он взял и пошел.

Он больше семидесяти километров в час не брал даже с переделанной подвеской. Прошел первый снежок. Навалило сантиметров пять. Ехал я, немного торопясь, шестьдесят-то точно ехал. Один. Газу сбросил – меня и поволокло. Как в таких случаях бывает, всё случилось в мгновение ока. Короче, меня поставило в поперек дороги, но при плавном кювете. Что значит «при плавном», то есть кювет был буквально вылизанной ямой, меня даже не тряхнуло нигде, и встречных машин не было. И авто не перевернулось. Я насколько смог, сдал назад и дал газу. Она бедная и вылетела на дорогу. Всё получилось легко и просто. Я поехал вперед уже потише, может, километров сорок в час. А куда я ехал, сейчас уже не поясню.

Так я благополучно съездил вперед и взад. Но могло быть и хуже. Вот, что значит, всего-то мелочь! Спидометр не работал.

Я уже подъезжал к своему дому. Расслабился. Вскоре поворот на девяносто градусов и глубокая яма, где легко в неё упасть, если оставить поворот руля. Надо же! Я задремал, а до дома оставалось километра три. Но обычно засыпают шофера не на поворотах, а идя по прямой. На авто немного надо расстояние, чтобы съехать в кювет или ещё куда-либо упасть. И вот, я заснул у самого поворота. Но чутье берет свое! Я вдруг просыпаюсь и уже еду тихонько (слава Богу!) у самой ямы, где даже мудрено ехать прямо. Я, пока никого нет на дороге, дернул назад. Потом крутанул рулем и поехал домой, как ни в чем не бывало! Сон прошел. Я взбодрился от мурашек по коже. Так я благополучно доехал домой.

Гармонь была старая. Хотя планки были медные, цельные, и голоса ладные. Но играла она тихо. Мать хвалила её за «железные клапаниды». Но ничего ей не помогало: ни «железные клапаниды» ни то, что мы её отдали мастеру – она громче играть не стала. Он, правда, покрасил черным лаком, говорил, что заклеил две дыры где-то, но опять же она громче играть не стала. В общем, зря мы в войну отдали за ремонт несколько ведер картошки. Тем более, он выкрасил кузбаслаком, который прилипал везде и стирался. Брат решил сделать у неё новый мех. Нашли картон, обрезали его как надо (углы косые), мать достала из сундука старую розовую юбку (чтоб красиво было, когда растянешь), я смастерил недостающие угольники из жести, мы оторвали проемы меха, промыли их водой и высушили. Клей у нас был простой, канцелярский. Начали делать не спеша. Брат размазывал под мех и обрезал ножницами, я проклеивал меха. Гармошка вышла на пять! Только виднелась кое-где клеенка, потому что кузбаслак плохо держался – прилипал к рукам и т. д. Но гармонь высохла и становилась всё модней и краше. Когда она окончательно высохла, мех стал толще в два раза. А воздуху было всё также мало. Только растягивать её пришлось больше, то есть шире. Я решил её продать подешевке. И продал, напиликавшись досыта. Нахвалил Тольке Барыге. Они вообще-то были Бушмановы, но прозвище Барыга. Скажи, Толька Бушманов – никто не знает, скажи Барыга – сразу, так бы и сказал. Короче, он не рядился, потому что гармонь стоила очень дешево. Пятнадцать так пятнадцать, – сказал он. Слазил куда-то за божницу и принес мне пятнадцать рублей. Я на прощание наиграл ещё ему, и мы простились. Как-то я зашел к нему домой. Он так ничего и не научился играть. Но чтобы она давала блеск и выглядела новой, он смазывал её всю солидолом. Гармошка, правда, заблестела, как из магазина, но везде, где дотронешься, оставались следы, потому что солидол не сохнет. На этом его наука музыки закончилась. А я научился играть на хромке. Русский строй – это тянешь в одну сторону – один звук, в другую – другой. На хромке – хоть куда тяни!