Эдуард Севостьянов - Сто страниц бреда. Повести. Рассказы

Он затянулся последний раз и кинул остаток сигареты на пол.

Зеркало выдало ему изображение парня лет 19—20, небритого, с синяком под глазом, волевым подбородком и заспанным лицом. Темные от грязи волосы были зачесаны назад, в ухе торчала серебряная серьга в виде сердца.

– Да… И не узнаешь сразу, – сказал он и включил воду.

Ванная – единственное место, обставленное почти с роскошью. Японская сантехника. Занавеска для душа. Шкаф с шампунем и дезодорантом на полочке, зубная паста и прибор для бритья «Жиллет». Черный кафель со всех сторон, даже на потолке, куда были вмонтированы лампы. Душ он любил с детства. Холодная ли, горячая ли вода – это не имело значения, главное – напор, который бьет в макушку и очищает твое «неповторимое» тело от грязи. Душ и дождь рифмуются, считал он…

Прошло полчаса, и он открыл дверь подъезда и шагнул в мир. На нем были потрепанные кожаные штаны, черная футболка с надписью «GВCВ» и линялая джинсовая безрукавка. Солнцезащитные очки прикрывали синяк. На левой руке был серебряный браслет-цепочка. Шею украшал медальон на длинном черном шнурке. Куда он направлялся – не знал никто, даже он сам смутно представлял, чем займется. Ноги несли его в сторону «Старого города» местной забегаловки, где за плату можно было более или менее хорошо (в зависимости от кошелька) попитаться. Свернув направо, он попал в маленький дворик пятиэтажки. Поднялся на второй этаж. Нажал на кнопку звонка и сразу же вошел.

Здесь жил Борис, друзья называли его Призраком за способность сматываться из самых запутанных и отчаянных разборок.

Не задумываясь, пошел к спальне и лишь там, немного приостановившись, постучался. Прислушался и вошел.

На него смотрел один заспанный глаз, второй еще был закрыт.

– Привет. Мне нужен «байк», – он не любил много говорить. Второй глаз открылся, а руки стали медленно, как в полусне, тянуться к джинсам.

– В левом или правом? – спросил он.

– В левом, – голос Бориса был слегка охрипший. – Бак почти полный. Дня два он мне не нужен.

– Спасибо. Потом рассчитаемся.

Профессиональным жестом актера он вытащил ключи из кармана и переправил в свой.

– Тебе ничего не нужно?

– Ничего. Вали…

Он спокойно вышел из комнаты, закрыл дверь и, подумав, включил дверной звонок…

«Байк» был знатный. Призрак долго над ним трудился и создал шедевр мотодела. Увидеть эту тачку американцу или японцу – и Бориса замучили бы иностранные фирмы своими предложениями.

Скорость. Скорость – это второе, что он любил, после душа. Нет ничего лучше, думал он, чем ветер, который треплет твои волосы, обдувает лицо и тело. Нет ничего лучше дороги, которая мчится под колесами и заставляет забыть обо всем. Ты срастаешься с байком, ты – мотокентавр.

Но сейчас белые полосы проносились мимо, не задевая его души. Он мчался только для того, чтобы мчаться, и не получал никакого удовольствия. Наконец пригород кончился, и перед ним открылись луга, бескрайние, как степи, и зеленые, как в мае.

Выглянувшее на мгновение солнце осветило эту картину. Вдалеке – просторные улицы и высотные постройки «Нового города», черные змеи дорог вытянулись по стройке, смирно раскинув 16 стрел в разные стороны. И по одной из них, магистрали №5, мчалась серебристая точка мотоцикла. А по сторонам – изумрудная трава.

Ветряки медленно и лениво вращали лопастями, поблескивая на солнце тусклым серебром. Им не было дела до человека, до дорог. Они жили своей жизнью, ни на что не похожей и ничем не примечательной.

Он остановил мотоцикл, только город скрылся за горизонтом, вошел в траву и улегся на этой живой еще зелени…

…Ветер плевался в лицо дождем. Мелким, противным. Ночь была слишком темной. Дождь – слишком мокрым. Фонари горели вполнакала и не освещали улиц. По этой слякоти шел он, шел в темноту черных окон, в темноту человеческих душ. Поправляя время от времени ворот своей кожаной куртки, он медленно, с остановками двигался прочь от единственного светлого окна в этой темноте. Окна кладбищенской сторожки. Там жил и работал его друг, художник, звали его Федор, и он помогал Федюне устраивать выставки-презентации в своей квартире. Стены увешивались полотнами, там мало что было понятно мажору и пижону, но дети рабочих кварталов узнавали себя и своих врагов в неловком алом мазке или синем полукруге с вписанным туда квадратом.

Федюня был оплотом нового искусства и душой-человеком. Он принимал всех в свое большое сердце. Любил поговорить за бутылочкой-другой вина, мог утешить. Терпел, но не любил большие компании и раздавал свои полотна налево и направо.

Однажды он решил нарисовать Поэта. Пробившись над портретом месяца два – запил. Отказался отвечать, в чем причина, но однажды сознался, что Поэт не умещается на холсте и что создать портрет под силу лишь великому художнику. На следующий день на него смотрел Поэт с фотокарточки, и другой, но живой, Поэт сказал:

– Рисуй отсюда, здесь я не безграничный и умещаюсь на бумагу.

На фотке был пацан лет 15 с доброй улыбкой и мягким взглядом, так не похожий на этого юношу с острыми, как лезвия, глазами и плотно сжатыми губами, с лицом, украшенным шрамами от бесчисленных боев на улице.

Через два дня Федюня прыгал от радости. Тихим шепотом он признался, что таких глаз, как у Поэта, нет во всей Вселенной.

Впрочем, стоит ли верить пьяному художнику? Философствуя, однажды он заявил:

– Глаза бывают трех типов…

Первые – это пустые и ничего не выражающие глаза. В них нет жизни.

Вторые – это глаза, похожие на воронки, они затягивают и не выпускают, нужно смотреть в самый зрачок, лишь тогда вырвешься.

Третьи – это глаза, излучающие тепло, доброту, ласку, ненависть, неприязнь. Это глаза человека, не держащего своих чувств, или влюбленного… во что угодно.

Так говорил пьяный Федюня, пропуская одну за другой папиросы и бокалы вина. И засыпая, он в полусне сказал: «У него глаза похожи на капли дождя по свежести, на капли вина по красоте букета и на мясорубку по проворачиванию душ…»

Запах трав, солоноватый, как кровь, будил что-то забытое и животное. В воздухе стоял запах приближающегося дождя. Он встал и, вдруг став на время зверем, заревел:

– Господи, научи меня ненавидеть весь мир. Научи быть похожим на каменный столб. Научи резать горло и насиловать женщин. И если ты посмеешь… Мы посмеемся после…

В воздухе раздался хлопок – еще один сверхзвуковой ушел за пределы скорости звука, и почти в то же самое время раздался грохот грома.