Михаил Черкасский - Кошка-дура. Документальный роман
- Название:Кошка-дура. Документальный роман
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:9785449016522
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Михаил Черкасский - Кошка-дура. Документальный роман краткое содержание
Кошка-дура. Документальный роман - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Откололись, шли вольно веселыми улицами, болтали. «Нина, а в Кахетии были?» – «Конечно, нет!» – Смеется. «А когда у вас отпуск?» – «В сентябре, а что?» – «Приезжайте, я покажу вам всю Грузию». Говорил он достаточно хорошо, с милым акцентом, и какие-то акценты зазвучали в теплом голосе, промелькнули в темных присматривающихся глазах. «Вот уж нет, – весело выдохнула, – на мои деньги не очень приедешь. У вас такой город, такие цены… У вас вот какая зарплата?» – Вдруг спросила невпопад и оскорбительно для южного человека. «Э, зачем тут зарплата?» – «Ну, как зачем, я на свою не могу приехать». – «Зачем о деньгах – я приглашаю». – «Спасибо, спасибо… – лукаво заулыбалась, вспомнила дом седого горийца, поняла, что пора уж расставить всех по местам. – Приехать бы можно, но я не знаю, что скажет об этом мой муж». – «Как?.. – Вкопанно встал. – Какой муж?» – «Ну, мой, мой муж». – «Муж?.. Есть муж?» – «Есть!» – Гордо и озорно тряхнула головой: она еще не хотела принять такой перемены в нем.
Корреспондент комсомолки заторопился прощаться. И все изменилось, словно за горы зашло солнце. И не только с ним. Ей отвечали, но с ней не говорили. Терялась. Пока не открылось: «Почему не сказала, что муж?» – «А зачем?» – «Как зачем – всем улыбается, смеется, а про мужа не говорит!» – «Меня же не спрашивали». – «А зачем смеешься? Зачем с Евтихия в духан ехала?» – «Как?.. Как это?.. – И не нашла ничего поумнее чем напомнить: – Он же к нам прикреплен». – «Э-э, нехорошо делаешь».
Ну, вас всех к черту! – решила она. Ну, не знала она, что кто за девушку платит, тот ее и танцкет.
Последний прием – пир, первый из тех, на которых ей еще предстоит бывать. Рядом некто Гугулия. Конечно, воздымали тосты за дружбу, и задел неосторожно товарищ Гугулия бокал, опрокинул на юбку соседки.
– Ай!.. – Подпрыгнула и, мертвея, увидела, как на синем, с фиолетинкой проступило темнокровавое пятно – хванчкара. – Ах, черт, ах, черт!.. – Схватила солонку, присыпала, начала осторожно втирать на бедре. Слезинки скатились прямо на соль темносерыми катышками.
– Кто черт?.. – Вежливо поинтересовался товарищ Гугулия.
«Ты, ты!.. черт бы тебя подрал, пропала юбка, пропал костюм…»
– Э, кацо, чего плачешь, костюм… ну, чего костюм, подумаешь…
– У вас всё тут – подумаешь!.. – Зло прошипела. – А у меня… у меня он один.
– Как один?.. – Обалдело глядел на нее товарищ Гугулия.
– Так… – Осторожно сдвигала соль на пятне. Зря: ведь знала, что вино не отходит.
Это пятно съест другая соль, морская, осенью того же года – без следа отстирается в море. Еще будет и будет служить ей до дыр тот ударный костюм. Когда же срамно ему станет появляться на людях, станет он транссексуалом – превратится в платье «с биечкой», и обратно он-оно станет вести светскую жизнь. Покуда в полном согласии с законами божескими и человеческими не впадет он в детство: превратят его в шортики для двойняшек. Так, по нисходящей, и закончится эта славная жизнь. Но мы еще встретимся с ним.
Назавтра они уезжали. Разговоры (последние), улыбки (прощальные), томительные для всех минуты перед отходом поезда, и вдруг громкий клекочущий голос: «Бистроваа?.. Где ты, Бистрова?.. Ай-вай… – Шел вдоль поезда пожилой мужчина, вопрошая глазами окна и двери. – Бистрова?» – «Я… это я…» – И подумала: что за черт еще? «Уф!.. – Человек поставил корзину, в которой что-то тяжелое было прикрыто соломой. – Это тебе, бери, бери…» – «Как мне? – На всякий случай отодвигалась. – Что это?» – «Гугулия тебе прислал, говорит, чтобы ты не сердилась, не плакала». – «А что там?» – «Вино… хванчкара, знаешь такое?» – «Знаю!..» – Уже засмеялась, правда, немножко сердито. «Вот он и говорит: знает… плакала. – Склонился поближе: – Сталин любит это вино, панимаешь? – И строго: – Только ты его не болтай, так и так». – Показал.
Всю дорогу тяжеленная эта корзина не давала покоя: как ее дотащить, если Миши не окажется дома? Денег-то на такси не было. Миши на вокзале тоже. Родители, встречавшие детей, доперли корзину до стоянки, а там уж сама договаривалась с таксистом: если мужа нет дома, вы мне поможете, а я рассчитаюсь бутылкой. Идет, сказал тот и, подъехав к дому, предложил: пошли сразу и денег не надо. «А мне жалко». – Улыбнулась так виновато. Первый раз после Грузии: здесь можно. «Так у вас вона сколько!» – «Все равно жалко».
Миша был дома. Миша, только что, получив телеграмму, брился, собираясь встречать. Долго благославлял он неосторожность и щедрость Гугулии: «Еж, ну, когда же тебя снова пошлют в Грузию?»
К морю
Осенью Петровский получил наконец деньги за свою первую книжку, целых тридцать две тысячи. Что ж, тогда это были тысячи – деньги. Грозил большой обзавод – мебель, вещи, посуда. И уже началось. Писатель, донашивавший принесенное на себе с войны, приобрел коричневый пиджачок с кремовыми брюками и, вырядившись, возбужденно заметался по комнате: «Слушай, Еж, ну, чего мы будем обзаводиться разным таким барахлом? – Пощипал брючную шерсть на колене. – Давай сперва съездим на юг, к морю, а потом…» – «А потом?..» – с веселым предвкушением взглянула она. «Но ты же сама говорила в блокаду, что не можешь умереть, пока не увидишь Черного моря. Ну, едем?..»
Думала. Жили они уже почти год, а Нина все еще оставалась холостячкой – привыкла платить за себя. Тарелку, матрас, сковородку можно было купить на е г о деньги, ведь это же для семьи, но то, что себе – на свои. Петровского это забавляло, но, видя, как она замыкается, сердится, не настаивал, знал, будут дети, все станет общим. А тут тридцать тысяч, но… для нее – ни рубля, ведь это его деньги. Какой уж тут юг, это же значит, что она будет там на его иждивении.
И вот она думала. «Еж, да брось ты, поедем!» – «Хорошо… только тогда я куплю себе пижаму?» – «Яволь!.. Какой же юг без пижамы». – «И не смейся, пожалуйста, а то не поеду».
Ехали они в общем вагоне, но полки у них были лежачие, средние. «За эту поездку я всегда буду благодарна ему. Но дура я была страшная. Ни образования, ни воспитания». – «А нутро?» – «Ну, что нутро? Вот вам нутро. Ехали мы уже Украиной, глазела в окно и вдруг закричала на весь вагон: ой, Миша, Миша, смотри, сколько камышей! Он смеется, я краснею… Еж… Еж, хихикает, так и давится, это не камыши, это кукуруза».
На каждой остановке Петровский выскакивал, нырял в съестные ряды, возвращался с яблоками, помидорами, грушами. «А вот это колхозница… – Прижал к носу круглую зеленоватую дыньку. – М-м!.. чуешь, как пахнет». – «А она сладкая?» – «Сахар с медом пополам!» – «Врешь?»
На станциях, что побольше, на станциях, где меняли паровозы, прогуливалась вагонная публика (репетировала южный свой променад). Многие щеголяли в пижамах, вот и мадам Еж тоже полосато похаживала, совсем как те, что чинно спускались из мягких вагонов. «Ты не еж… – дудел ей в ухо, – ты зебра». – «Почему ты не наденешь новый пиджак?» – Глядела на его линялую гимнастерку, галифе, офицерские сапоги. «Привык, Еж, привык, не жмет, не трет, словно голый. Но там, у моря, разряжусь и буду ходить важный, как индюк. Поняла?» – «Ты думаешь, что только ты один все понимаешь». – «Если бы я все понимал, мне бы совсем не хотелось жить». – «Как это?» – «Так… но ты права, мы всегда думаем, будто все понимаем».
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: