Николай Серый - Каникулы в барском особняке. Роман

– Когда тебе впервые стало здесь страшно?

– Вчера, после того, как сумасбродно пленили Осокина. Я устал от местной экзотики, но такова колымага моей судьбы…

Алла порывисто его перебила:

– Только не надо хныканья и жалоб!

– Я не плачусь, но констатирую факт. И я, поверь, не хлюпик и не растяпа. У меня к тебе совершенно конкретное предложение. Будь моей женой, ибо я полюбил тебя, возненавидев мёртвого отца гораздо сильнее, чем прежде я обожал его.

И ей показалось, что она видит на его лице непритворную нежность; Алла встрепенулась, тряхнула прядями своих волос и молвила с нарочитой суровостью:

– И как понимать мне всё это? Ещё вчера ты рьяно меня уверял, что никогда не полюбишь меня и не женишься на мне, ибо этому препятствуют заветы твоего покойного батюшки. Цитировал ты его заповеди, будто надиктовал их Дух Святой. И уже на следующий день возник энтузиазм любви ко мне! Что с тобой случилось, пока я спала?

И вдруг она, воодушевясь, пересела к нему на свою постель; он вздрогнул от вожделения и сказал:

– Я полюбил тебя потому, что перестала моей страсти препятствовать воля моего отца, которого я обожал до самоотреченья. Внезапно я понял, что он ни капельки меня не любил, а затем от великой зависти меня возненавидел. Вообрази, какая пошлая у него была жизнь: полная ханжества, лицемерия и показного бескорыстия. Ну, как такую жизнь не проклинать?! И вдруг он до ненависти позавидовал мне за то, что появилась у меня возможность открыто, не таясь, пользоваться моим богатством: ходить набобом в эротические клубы, сорить деньгами и покупать терема и яхты. Ведь теперь никто даже пикнуть не смеет против бешеных оргий и кутежей!.. Вот папаша и загнал меня от зависти сюда, сплетя психологическую дребедень. А я, раззява и дурак, ему поверил!.. И вот приходится мне здесь, уподобляясь ему, лицемерить и лгать!.. Ещё вчера утром я считал себя ровней твоему дяде, я кичился и ерепенился. Но абсурдно арестовали Осокина, и твой дядя наобум, с кондачка решил его участь! Ведь так могут поступить и со мной!..

Она ласково его прервала:

– Ты можешь укатить отсюда!

– Куда мне деваться?.. – и вспыхнул он багрянцем, который почти мгновенно сменился крапинками пота и матовой бледностью. – Куда мне ехать? Ведь сюда приходят без шансов вернуться восвояси! Соратники твоего дяди любого беглеца отыщут и вздрючат…

Говоря всё это, он ясно видел, что она верит в его искренность, но вдруг он осёкся и подумал:

«Вот поёт на эстраде актриса… Если предназначены рулады только для услажденья публики, то это – благородное дело! Но если певица знает, что разливается она соловьём ещё и для того, чтобы модуляциями заглушить вой и вопли терзаемого за сценой пленника, то её вокал преступен, как эта моя речь к Алле…»

Она мысленно согласилась выйти за него замуж, ибо такое супружество давно уже казалось ей удачной брачной партией. Он был богат, не скуп и имел импозантную внешность; он владел роскошными особняками у заповедных озёр, лимузинами, кораблями и охотничьими заимками в тайге…

И вдруг он вожделённо схватил её за талию и шепеляво пробурчал:

– Послушай, душистая Алла… О нашей помолвке я официально объявлю за нынешним завтраком…

Соски её грудей сразу набухли и отвердели, и он проворно расстегнул перламутровые пуговицы её халата, а затем смачно поцеловал в пульсирующую жилку на её шее. Но вдруг зазвонили напольные часы, и оба они, глянув на циферблат, отпрянули друг от друга. Мгновенно исчезала их взаимная страсть, и они грустно улыбнулись. Алла требовательно прошептала:

– Ступай и приготовься к завтраку, он важен для нас.

Кирилл неохотно встал с постели и удалился…

В столовой внезапно стало пасмурно, небо заволокло низкими и лохматыми тучами, послышались раскаты грома, и заколыхались занавески на окнах с сетками от насекомых. Кузьма в чёрной черкеске с газырями и сиреневых штанах, заправленных в хромовые сапожки, сервировал завтрак. Слуге шустро помогала Агафья, обутая в чёрные сандалии с пряжками и облачённая в белый балахон с монашеским капюшоном над её головой. Сверкало и звякало столовое серебро, отливали искристой зеленью графины с морсом, и пахли рябчики, зажаренные на кедровом масле. На средине стола, на белой накрахмаленной скатерти высилась плетёная корзинка с булочками, ковригами, сайками и куличами. Кузьма держался степенно, но порой его движенья были суматошными; кухарка, наблюдая за ним, зырила искоса из-под капюшона.

– Откинь свою чадру, – сказал с иронией Кузьма, – а то похожа на католическую монашку в рясе.

– Такое одеянье – хозяйская прихоть, а не моя, – ответила она кротко, но капюшон откинула на плечи. – Ты ведь знаешь, что любит хозяин рыцарское средневековье, – присовокупила тихо она.

– Приближается гроза с молнией, – молвил Кузьма. – Не затворить ли окна?

– Хозяин любит дождь, – отозвалась она со вздохом. – Как, впрочем, и я.

Кузьма прошёлся по комнате и, оглядев критически сервировку стола, сказал:

– Не знаю я, что делать. Я забыл тебе сказать, что приглашён к завтраку наш пленник, Илья Осокин. Хозяин самолично извлёк его из подвала и поселил в шикарных золотистых апартаментах. Я был в шоке от такой перемены. Не поставить ли заранее на стол ещё один, четвёртый прибор?

– Поставим, если велит хозяин. Странно, что тебя в армии не приучили к дисциплине. Наверное, на войне ты был мародёром. А в нашем селе покорность вколачивали батогами и палками…

Кузьма ухмыльнулся и спросил:

– Советуешь не лезть попередь батьки в пекло?

Она прошамкала:

– Да, атаман… лучше не залазить… Не надо лишнее тырить…

Она казалась ему ведьмой, когда шаркала на кухню; внезапно в комнату вошёл Чирков в белом просторном костюме из натурального шёлка. Хозяин шмыгнул к окну и, озирая глубокомысленно небосвод, вопросил:

– Известны ли события нынешнего утра?

Кузьма, пялясь на его затылок, ответил:

– На заре я, как обычно, обшарил с собакой усадьбу. Я обнаружил, что пленника в изоляторе нет, натасканная собака ринулась по следу. Овчарка привела сначала к вашим покоям, а затем в золотистую комнату; там Осокин доложил, что он приглашён вами, мой господин, на завтрак. И я, поверив этому, испросил у Кирилла его одежду для гостя.

Чирков резко повернулся от окна и, взирая на бороду слуги, спросил:

– А коли ты знал, что приглашён он к завтраку, то почему сейчас на столе только три прибора?

Кузьма подобострастно объяснил:

– Я ещё не получил вашего наказа на дополнительный прибор. А если вдруг прикажете вы поставить для Осокина прибор поплоше?

– Ставь обычный, великокняжеский! И нечего глаза по-бараньи таращить! А ты не боишься, что гость сюда припрётся с острым тесаком за пазухой?