Николай Серый - Каникулы в барском особняке. Роман

В узком подвальном коридоре Роман Валерьевич включил тусклую электрическую лампочку и, подойдя к камере узника, отпёр дверь. Осокин на нарах крепко спал, и он дрых бы до полудня, если б не визит хозяина. Недремлющее подсознанье разбудило Осокина, и вскочил он, всколоченный, и часто заморгал; затем узник искательно и суматошно кланялся господину, пока тот не повелел:

– Ступай за мною… поменяешь ты канву своей жизни!..

Осокину вдруг очень захотелось умыться, и он вожделённо глянул на медный кран водопровода; Роман же Валерьевич, заметив это, сказал благодушно:

– Ополосни своё лицо, приведи себя в порядок. Я подожду в коридоре. Но ты не медли.

Роман Валерьевич ожидал в коридоре очень недолго, а затем степенно повёл узника с влажными волосами в свой кабинет…

По пути у Осокина отключился разум, даруя возможность действовать по наитию. И узник почуял, что хозяин настроен весьма торжественно и будет говорить выспренне, но благожелательно…

И вдруг у Осокина возникло ощущенье, что его жизнь резко меняется, и скоро порвутся любые связи с бестолковым прежним прозябаньем, которое уже обрыдло…

Они вошли в грандиозный кабинет Романа Валерьевича; где преобладали контрасты светлых и тёмных цветов. Громадные стулья, массивный письменный стол и причудливый сейф очень впечатлили Осокина. На стенах висели обширные картины с церковными и рыцарскими сюжетами. Вдоль стен стояли мягкие чёрные диваны и кресла; на потолке с лепниной слегка звякала от сквозняка хрустальная люстра, а тюлевые занавески на окнах бурно колыхались… Роман Валерьевич уселся за письменный стол в кресло, которое вращалось и было украшено, подобно трону, государственным гербом. Короны и двуглавый орёл на гербе были позолочены и отчаянно блестели; книжные шкафы из резного морёного дуба зияли между фолиантами огромными пустотами, а возле дальнего окна серебрился компьютер с лазерным принтером…

Хозяин плавным жестом усадил Осокина на стул, а сам, вскочив, петлял по комнате, пока, наконец, возле сейфа не молвил с драматическими модуляциями в голосе:

– Начну обращаться к моему гостю на «вы». Ибо теперь вы – мой гость, и подозрение в шпионстве снято с вас. И вы не должны роптать на меня: ведь вас не потчевали дрыном или дубиной. И ничего скверного для вас не отчебучили. А ночь в изоляторе – не повод для бузы. Вы сюда непрошеным спекулянтом нагрянули. А я не могу допустить, чтобы здесь караванами шлялись скупщики икон. Разве я не вправе защищать свою территорию?

И Чирков, затянув паузу, глянул на гостя, а тот со стула по наитию ответил:

– Роман Валерьевич! Здесь госпиталь для мыслей, лазарет для души. Я чую, что миновал я здесь роковой рубеж…

И далее Осокин говорил подобострастную, льстивую галиматью, но голос его был предельно искренним, и хозяин особняка не уловил в речах гостя ни малейшей фальши. Ведь Осокин очутился в новом для себя, изменённом состоянии личности; он в эти миги не притворялся, но истово верил в ту дребедень, которую вещал. И хотя в прошлом Чирков очень быстро разоблачал тех, кто пытался симуляцией безумия избежать кары за уголовщину, но теперь он поверил Осокину вполне. Ведь Чирков хорошо знал, что главное в речи не подбор и сочетание слов, а интонация, с которой они произносятся. Ведь объяснятся в любви и клянутся в усердии примерно одинаковыми словами, но одним ораторам доверяют, а другим нет…

И Романа Валерьевича обворожили интонации, с коими произносились слова самой банальной лести… и не почуял он подвоха… Но очаровался он всё-таки не сразу, ибо его профессиональный опыт противился поначалу безоглядному доверию; малейшая фальшь сгубила бы Осокина, но сработало наитие безупречно…

И Роман Валерьевич, стоя у сейфа, начал витийствовать сам; возвещалось о напастях страны и о крайней нужде в новых идеалах… А проще всего идеалы прививать гипнозом, и для этого уже разработаны эффективные методики. Можно применить и транс, и гипноз наяву… Но проблема с идеалами!.. Прежние идеалы, как демократические, так и имперские уже померкли, а новых заветов ещё нет. Но психиатры не способны создавать новые общественные идеалы: ведь медики – узкие специалисты!.. Пусть потрудится над идеями гость, ведь он – образованный философ и изучал основы религий. И его в поощренье за труды очень резко повысят в ранге, приравняв к Алле; будет щедрой и денежная награда… Но авторские права на тексты будут юридически оформлены на хозяина особняка, и позаботится об этом Алла…

Осокин выразил усердие и рассыпался в благодарностях; затем последовало хозяйское приглашение к завтраку. Роман Валерьевич самолично проводил гостя в его комнату и вернулся восвояси…

«Стремительную карьеру я сделал тут, – подумал Осокин и вяло рухнул на стул. – Я был здесь смертником, жертвенным скотом, а стал подобием министра пропаганды. И самое главное: появилась у меня некая вторая ипостась; я вдруг приобрёл способность отключать своё сознанье, достигая внутреннего безмолвия. И в этом изменённом состоянии все мои поступки и речи безошибочны. Такая способность появилась у меня от безмерного желания выжить; именно ею себя я спас… И теперь поселили меня в фешенебельных апартаментах…»

И он, крутя головой, обозрел своё новое жилище и остался им доволен, хотя убранство комнаты показалось ему претенциозным. Серебристый компьютер на модном столике оказался очень мощным, а изящная мебель была удобной. Преобладали в комнате оттенки золотистого и зелёного цветов; два окна с сетками от мошек были распахнуты, и воздух в помещении благоухал, а кружевные занавески трепыхались от сквозняка. Две зеленоватые узкие двери в туалет и ванную были открыты настежь. На стене с золотистыми обоями висела огромная картина, где бесталанный художник изобразил бородатых учёных мужей с колбами, пробирками и микроскопами; химики на полотне были намалёваны с эполетами, шпагами и блестящими пуговицами… Из-за дальних бугров доносилось конское ржанье…

Илью удивило полное отсутствие книг, даже полок для них не имелось. Он припомнил, что и в хозяйском кабинете книг оказалось очень мало. Даже в двух его коммунальных комнатах книг пылилось гораздо больше, но там, в затхлой его конуре пахло кошками, тараканами и керосином, а здесь воздух был свежим и пряным…

И вдруг в комнате появился насупленный Кузьма с кудлатою овчаркой на поводке. С рассвета слуга обрядился в щегольскую чёрную черкеску с газырями и в сиреневые штаны, заправленные в хромовые сапожки; белели папаха и башлык. Собака зарычала, но Кузьма ласково потрепал её по загривку, а затем ухватил её за серебристый ошейник.

– Сюрприз! – молвил Кузьма ошарашено. – И как же ты попал сюда, и кто же ты теперь?