Николай Серый - Каникулы в барском особняке. Роман

Его эротические грёзы становились всё более яркими и разнузданными. И чем более воспаленным становилось его воображенье, тем большую благодарность он испытывал к господам. И он хрипло и визгливо благословлял их за то, что они в награду за его раболепную службу позволят ему воплотить наяву эти извращённые мечты и грёзы.

И чем становилась больше его благодарность за эфемерную, воображаемую награду, тем меньше был его страх перед господами. И перед тем, как превратиться в совершенного раба, появилась у него отрыжкой от прежнего Осокина такая мысль:

«Мой страх перед человеком вызывает его ответный страх. И если не боюсь я этого человека, то и он не станет меня опасаться…»

В своей спальне Алла сидела в тонком белье с рюшками на мягком табурете возле трюмо и расчёсывалась черепаховым гребнем; и любовалась она золотистыми и густыми прядями своих волос. На постели с зелёным покрывалом лежал чёрный утюженный костюм из шёлка. Утреннее белое одеянье валялось на ворсистом пёстром ковре. Окна с сетками от мух, комаров и ос были распахнуты, а тёмно-зелёные шторы задёрнуты. Антикварная мебель, расставленная здесь после своего ремонта и реставрации, чернела по углам и вдоль розоватых стен. Старые картины с пикантными сюжетами тускло мерцали вместе с посеребрёнными рамами. Белели пуфики, и отливала красным лаком купеческая конторка.

Алла подумала о том, что в её городской квартире спальня обставлена гораздо изящнее. Но в этом доме решала отнюдь не Алла, хотя советам её порой внимали. Но не было у неё права окончательного приказа даже в мелочах, ибо здесь всеми делами заправлял Роман Валерьевич Чирков.

Она нюхала свои руки и размышляла:

«Дядя очень хороший психиатр и врач, но с художественным вкусом у него нелады. Пошловатые полотна картин повесил он здесь, и ткань для обивки мебели аляповата. Надо было для убранства чертогов пригласить специалиста-дизайнера. Но ведь настолько дядя уже привык всё решать сам, что уже не могла у него зародиться мысль позвать художника для отделки хором. Дядюшка, мол, и сам мастак и дока во всех делах и профессиях. И поэтому в нашем тереме обустройство слегка карикатурно… Впрочем, как знать… Дядюшка уверяет, что всё на свете должно быть слегка исковеркано. Он даже пишет каракулями, коих не разберёшь. Но он твердит, что пользованье безупречной красотой делает расхлябанным и ослабляет дух. И, возможно, неуклюжесть моей спальни – нарочитая, ибо здесь очень приятный контраст – моя изящная, хрупкая фигурка… Дядя, бесспорно, любит меня и прочит в наследницы своего дела…»

Она в зеркало улыбнулась себе и подумала:

«Конечно, очень хорошо, что решает дядя всё сам. Ведь я, пользуясь на него влиянием, имею и сама толику власти над челядью. Но ведь я не единственная, кто пытается на него влиять. Например, Кирилл… Этот щёголь умён, циничен и прозорлив; и способен он давать ценные советы. Но нет у него властной жилки. Хотя, как знать: возможно, что властную эту жилку он умело маскирует… Но всё-таки в Кирилле нет по-настоящему звериной воли ко власти. Он не столько алчет самой власти, сколько возможности давать советы властелинам. Пусть-де мараются правители в кровавой грязи, а он, такой пушистый и чистенький, будет только давать им советы. Он будет только мозговым центром, не пачкаясь и не рискуя… Типичное намеренье интеллигента. Наши рафинированные интеллигенты всегда мечтали о том, чтобы владыки призвали их к себе, как советчиков. Удобная роль! Не нести буквально никакой ответственности, вменяя политикам в вину все провалы. Не обеспечили-де правители надлежащее исполнение советов и не во всём были согласны. Пусть и расхлёбывают… У Кирилла нет нахрапистой воли Кузьмы…»

Вспомнив о Кузьме, она тревожно нахмурилась, и вдруг её осенило:

«А ведь именно по воле Кузьмы я теперь меняю свой наряд!.. Лакей предложил мне переодеться в чёрное платье, и я теперь, будьте любезны, послушно исполняю его пожеланье! И дядя мой в последнее время почти не перечит Кузьме. Но ведь Кузьма – просто слуга и ничего более того…»

«Слуга-то он слуга, – замельтешили в ней мысли, – но я-то переодеваюсь по его воле. И по его воле допросят пришельца. Чересчур паниковать, конечно, не стоит, но новое положение слуги в нашем кубле нужно обязательно учитывать. Иначе поток событий может выйти из нужного мне русла… С кудлатым казачком следует мне отныне быть начеку… превратился он в опасного витязя…»

Она вскочила с табурета и, подойдя к окну, отдёрнула порывисто шторы. Она посмотрела на запущенный сад и на пруд с тиной и ряской. На руинах колокольни из красного кирпича она различила мох. На высокой мачте трепетал флюгер, и ястреб реял под перистыми облаками… И вдруг повеяло влажной прохладой…

Алла медленно оделась в чёрный брючный костюм и заколола с нарочитой небрежностью свои волосы серебристыми шпильками и булавками. Затем она спустилась со второго этажа на первый в буфетную комнату. Алла отворила резную дубовую дверь и с порога оглядела помещенье, заставленное старинной мебелью. Комната оказалась безлюдной. Громадный буфет из палисандра занимал половину правой стены. Кухонная утварь, беспорядочно расставленная, была хорошо надраена и блестела. Открытое окно с сеткою от мух находилось супротив двери. Возле камина лежали бронзовые щипцы и поленица берёзовых дров с корой на растопку. Вёдра для мытья полов, швабры и щётки были расставлены по углам. Из медного крана вода, пузырясь, текла в розовую керамическую раковину. Пахло подгоревшим кофе и кубинским ромом… Напольные часы пробили полдень…

И вдруг она услышала, как в затылок ей фыркнул Кузьма, и резво она обернулась. Затем она отпрянула от него, и он, поклонясь в пояс, молвил:

– Скрупулёзно исполнили вы просьбу мою. Вид у вас грозный, как у валькирии…

Алла его прервала:

– Где беседовать с пришельцем мы будем?

– В том зале, что и давеча. Ступайте вы туда и кликните, походя, псов. Он их боится… они обескуражат его… не уютно ему будет с ними… Да и безопаснее так…

Из голенища сапога он вынул плётку и бесшумно ушёл по коридору, застланному красным паласом…

Она вошла в зал и села в кресло, в котором утром хозяин дома опрашивал пришельца. Она куксилась, ибо ей было неприятно, что опять она подчинилась пожеланию Кузьмы. Ведь именно он для допроса выбрал место и послал её туда. И послушно она пришла в этот зал. И велено ей было кликнуть собак. Она прекрасно понимала, что использование собак на допросе – разумная мера, ибо их оскаленные морды явно лишали пришельца твёрдости, но очень уж не хотелось Алле исполнять и это пожелание слуги. И без того ощущала она себя униженной, и решила она побранить, отчихвостить Кузьму, как только он здесь появиться. И хотелось ей изругать слугу именно в присутствии Осокина, пусть знает и тот, кто здесь хозяйка…