Михаил Садовский - Такие годы

Драмкружок занимался в помещении за сценой. Тут было несколько комнаток и небольшой репетиционный зал. Пахло дымком и сковородкой, как всегда, когда топится буржуйка. Народа было немного – несколько взрослых и ребят. Все сидели на стульях, не раздеваясь, и тихо переговаривались.

– Вы в кружок? – выглянула девушка из одной двери. – Заходите! – и распахнула её пошире, чтобы их пропустить.

В комнате за столом перед зеркалом вполоборота сидел совершенно седой человек с красным лицом, белыми усами и белой небольшой бородкой. Если бы не папироса между двух тонких изящных пальцев, можно было подумать, что это Дед Мороз лично пожаловал организовывать постановку к Новому году.

– Молодцы, что пришли! – сразу начал Белобородка, как его тут же прозвал Венька. – Дела всем хватит. Раньше не занимались? Ничего – у нас есть замечательная система Станиславского, по ней будем работать! Как вы о нас узнали?

– По объявлению!

– Правильно, – обрадовался Белобородка. – Видите, Верочка, я был прав! У нас действительно самая читающая страна в мире и нет безграмотных! Так? – он указал пальцем на Веньку.

Тот помедлил мгновение, соображая, что надо делать, и произнёс:

– Вениамин!

Белобородка перенёс свой палец на Шурку, и тот уже без задержки отрапортовал:

– Александр!

– Отлично! Ну, вот вам и первая задачка, которую вы решили совершенно верно! А теперь все в зал и через пять минут начинаем!

Венька не понял, какую они задачку решили, кто такой Станиславский и зачем в театре система, но Белобородка показался ему человеком добрым и слегка выпившим. Он поделился с Шуркой, и они решили, что не ошиблись.

– Положение у нас сложное, даже критическое, – начал руководитель, забираясь на сцену, – добавьте в центр! – скомандовал он, и, как по волшебству, что-то щёлкнуло, и вспыхнул свет. – Так. Положение сложное. Времени в обрез, как во всяком театре перед премьерой. Но мы должны сделать подарок зрителям, и поэтому репетиции через день в пять, а по воскресеньям с одиннадцати и до упаду! Согласны?

Вместо ответа кто-то тихо спросил из зала:

– А костюмы?

– Костюмы. Костюмы всегда проблема перед премьерой, но, я надеюсь, что мои старые друзья меня выручат и дадут напрокат за умеренную плату, как растущему коллективу, основные костюмы, а остальное: мамы, папы, бабушки, соседи и собственные руки. Чем больше людей мы вовлечём в наше дело, тем прекраснее получится праздник! – он помедлил, прошёлся по сцене, и видно было, что ходит он не обычной походкой, а как-то вышагивает – движется… – Итак. Вот пьеса. Самуил Маршак, «Двенадцать месяцев» – отличная идея, масса характеров, юмора, прекрасный язык, – он прищёлкнул пальцами…

– Людям всегда не хватает тепла… особенно зимой… – добавил он совсем тихо… – и если, хотя бы в мечтах, удаётся обмануть, вернее, перехитрить мороз… Ладно, остальное – по ходу дела. Сейчас все запишут свои адреса в тетрадке у Верочки, моей верной ученицы и помощницы, а мы пока начинаем по очереди читать пьесу, чтобы понять, кто есть что! – и он улыбнулся, спрыгнул в зал, устроился в третьем ряду посредине и дал рукой отмашку…

На третьей репетиции, когда Александр Михалыч сам показывал на сцене, как должна капризничать королева, дверь приоткрылась. Все обернулись на скрип. В проёме показалась голова в шапке, под которой трудно было рассмотреть лицо, но Венька сразу его узнал – это был тот, через которого опрокинулась Нинка.

– Войти! – скомандовал Белобородка. – Шапку долой! – тот скинул шапку. – Имя?!

– Юра…

– Юрий… – поправил Белобородка и ждал.

– Бердышев, – последовало незамедлительно.

– Входите. А вообще во время репетиции или сценического действия… – он поднял палец, – только с разрешения руководителя… Актёры нужны. Театру всегда нужны люди! Входите!

«Это один из тех, четверых!» – зашептал Венька на ухо Шурке. Тот уже знал обо всём с его слов. «Я выйду посмотрю вокруг», – прошептал Шурка и плавно исчез, воспользовавшись перерывом, и Венька вместо рукава, за который пытался удержать товарища, ухватил воздух. «Выследили, – думал он, и как-то противно засосало в животе. – Нарвался». Шурка вернулся через минуту и отрицательно покачал головой: «Никого! Надо раньше уйти!».

Раньше уйти не удалось. Новичку, как и Шурке, досталась бессловесная, но полная жизни и движения, по замыслу режиссёра, роль одного из месяцев. Венька Вороном сидел на суку, т. е. на двух табуретках, поставленных одна на другую, и при каждой реплике, в основном состоявшей из раскатистого «кар-кар», смотрел вниз, чтобы, в случае чего, спрыгнуть поудачнее. Он внимательно слушал все поучения режиссёра и особенно гордился, когда Белобородка кричал ему: «Не так каркаешь! Творчески подходи к обстановке! Реагируй, реагируй! Проживай действие!».

Теперь дни, заполненные театром, пролетали незаметно – всё слилось в одну длинную репетицию. Тут же готовили нехитрый реквизит. Притащили настоящий мох из леса для полянки во время оттепели. Его наклеили на фанеру. В день спектакля решили подновить зелёной тушью, а огромный нос Ворона покрасили чёрной тушью. Королеве соорудили корону из цветной фольги – немало конфет пришлось раздобыть девчонкам и съесть, чтобы освободить фантики. Каждый предлагал какую-нибудь хитрость на пользу дела, а Белобородка похваливал, приходил раньше всех и уходил последним. Конечно, любопытные ребята пытались выяснить, кто он, откуда взялся, и правду ли говорят, что до войны в Москве ставил спектакли. Но кто говорил одно, кто другое. Приезжал он на электричке, и единственное, что знали точно: что живёт один и приехал к ним из Сибири.

Ремесленник Юрка приходил в обычном пальто, такие носили все ребята. Ни разу за ним не притащились его дружки. Он оказался белобрысым, субтильным, молчаливым мальчишкой, ловко пилил фанеру по начерченному контуру, приклеивал, прибивал, возился с большими фонарями, помогая монтёру-осветителю. Венька заметил, что он старался на него не смотреть. Роль у него была бессловесная, но Белобородка сказал, что «тем труднее её воплотить – тут за текст не спрячешься, а вот отыгрывать всё, что происходит на сцене, надо! Ведь чудо происходит: среди зимы наступает весна, цветы цветут!». Но всё же обещал ближе к премьере каждому бессловесному дать хотя бы по реплике: «Возьму грех на душу! Самуил Яковлевич меня простит!».

Он так это произнёс, что каждому стало ясно личное знакомство с самим Маршаком!

Вообще, многое казалось Веньке необыкновенным, и вчерашнее так стремительно уходило назад, что он сомневался, а было ли всё это?! Эсфирь, которую не видел почти два месяца, драка, переезд… непонятно, как подвернулся этот кружок, – подумаешь, объявление, клочок бумаги на столбе. Шли бы они позже – и сорвал бы ветер, или лампочка бы лопнула от снега и мороза… Все эти новые слова, новые товарищи, новая тяга сюда. Чему Венька удивился больше всего – что он болеет за спектакль! Не за себя, а за спектакль. Ну и что, что у него маленькая роль, у Шурки вообще ни слова, а он тоже старается, и видно, как переживает. Поговорки Белобородки он запоминал навсегда – они ему очень нравились: «Успех дело общее, а слава – наживное!». Сначала Венька не понял, что значит его наставление: «Высоко сидишь! Не только потому, что на сук высоко-высоко забрался, а потому, что характер такой: всё видишь, всех поучаешь… Так каркай, чтобы всем ясно было, что имеешь на это право!». Он не жалел ни слов, ни движений, чтобы показать, сам каркнул вполне убедительно и тут же объяснил всем, кто играет месяцев: «Месяц – это знаешь сколько? Представь, что ты в Ленинграде в блокаде, посадил весной огород, и до урожая надо ждать месяц на осьмушке черняшки… Представил? Вот какая ты значительная фигура на сцене!».