Акын Тимиров - Челяберкет

Нортон, не отрываясь от этюдника, показал большой палец: всё о’кей, Гаина, я с тобой согласен, ты поступаешь правильно.

После наставлений дочери Гаина все-таки согласилась посетить вместе с ней салон красоты и решилась предстать после этого перед своим мужем, в Манхеттене. Был воскресный майский день. Шли занятия, когда они появились у дверей мастерской. Нортон от неожиданности вздрогнул, когда увидел перед собой намалеванную, круглолицую и крутобёдрую подругу жизни, похожую теперь на добрую фею из украинских сказок.

Сбежались торгующие на рынке по соседству китаянки. Индейцы, посчитав это за таинство обрядов белых людей, собрали свои поделки и молча ушли с рынка, оставив только одного, того самого, огромного индейца Джо – на всякий случай.

Нортон Остин давно уже не молод – ему шестьдесят шесть лет, но, несмотря на возраст, он был всегда бодр и по характеру добродушен. Его худощавое тело не вызывало жалости, а наоборот, удивляло легкостью движений, хотя он и прихрамывал вследствие ранения, полученного на восточном фронте. Не по годам сохранив ясность ума и память, Нортон вместе с тем был неряшлив: старый, просаленный черный фетровый берет, фартук, потертые джинсовые брюки, вечно перемазанный красками, пахнущий скипидаром и фисташково-чесночным запахом лака.

Каждое утро, тихо, неторопливо проходил он мимо огромных витрин магазинов. Он любил гулять по утренним пустым улицам Манхеттена. Солнце еще только вставало, освещая высотные здания, проникая своими лучами в чрева небоскребов, заливая их стекла холодным медным цветом. Потом, вырываясь из объятий высоток, оно ударяло золотыми стрелами по окнам кафешек, аптек, салонов. Утренний воздух был всегда свеж и чист, перемешан с дыханием морского прибоя.

С наступлением непогоды Нортон Остин становился задумчив и хмур. Рана той, ушедшей, войны напоминала о себе.

«Время злого Духа дождя и ветра, оно длится ровно шесть суток», – с тревогой говорили ему местные индейцы-могавки, показывая пальцами на серое небо, прятались в своих жилищах в дальних причалах Гудзонова пролива.

Война не давала Нортону уснуть, а если он все же проваливался в сон, война снилась ему.

Груды раскиданных вокруг ящиков из-под снарядов. «Снаряды!» – кричал кто-то сбоку. Нортон в бессилии подползал то к одному, то к другому ящику, но все они были пусты. Этот кадр прокручивался и повторялся во сне без конца. Нортон в отчаянии стонал, пытаясь ответить тому, невидимому, что кричал сбоку: «Нет! Нет! Нет!», но голос сдавливался хрипом, и, весь в липком поту, он вздрагивал и просыпался.

Уличные фонари сквозь неплотно задвинутые жалюзи тускло освещали комнату. За окном шумел дождь. По всему полу были разбросаны тюбики с красками. В углу комнаты, будто изваяние, чернел накрытый холстом мольберт. На столе – недопитая бутылка виски.

«Это я опять напился вчера…» – покачал Нортон головой. С трудом встав, доплелся до стола, налил в стакан оставшееся виски и жадно проглотил содержимое, не почувствовав горечь напитка. «Уже третий день, как пью, надо отходить…» – судорожно мелькали в голове мысли. Вернувшись к старому, черному, обшарпанному кожаному дивану, он рухнул и снов ушел в забытье…

Опять гул самолетов, разрывы бомб, мин и снарядов – как клещами, захватывают Нортона страшные сны.

«Танки, танки!» – кричат ему теперь сверху, сзади, сбоку. Он бешено крутит поворотный маховик наводки. «Нате вам, гады!» – силится крикнуть он, но горло словно кто-то схватил и душил длинными пальцами. И он сопел распухшими, прокушенными губами: «Нате вам, фрицы! – нажимая онемевшими пальцами кнопочный пуск. – Нате, держите!» Удар, толчок, и, будто с обрыва, летит он куда-то вниз, в глубокую, наполненную дождевой водой воронку. Вспышка света, и он снова просыпается – дрожащий и мокрый от пота. «Опять по танкам стреляешь? – доносится до него сквозь пелену света хриплый голос, проявляя в сознании Нортона знакомые черты лица наклонившегося над ним друга, Ли Шелдона. – Я тебя полчаса как толкаю-толкаю, а ты все проснуться не можешь. Я подумал: не умер ли ты? Уже четвертый день болеешь. Злой дух дождя и водяного змея захватил тебя. Двери не закрыты. Большой Джо сидит, который день охраняет тебя. Вставай, славный воин, „красный беркут“! Уже утро. Пятый день как в загуле, пора прийти в себя!»

Взваливая костлявого Нортона на себя, Ли заталкивал его в машину и прямиком вез в сауну. Отпаренного и помытого, привозил обратно, бросал оживающего друга на кожаный диван.

Потом приходил вечно бубнящий себе под нос моложавый седой китаец, давал что-то попить и, не обращая ни на кого внимания, уходил, продолжал что-то нашептывать на своем, на китайском. Кому-то это могло показаться странным, но Ли знал китайца Чанга хорошо. То, что он бубнит – это ритуальное заклинание от злых духов муссонного дождя, длящегося шестые сутки.

Ли Шелдон был старше Нортона на четыре года. Квадратный, могучий, высокого роста старик скуломордастой азиатской внешности с глубоко посаженными желтыми глазами, с короткой окладистой бородой. Выглядел он колоритно в своей тюбетейке на наголо бритой голове. Ли исповедовал ислам. Каждую пятницу ходил на пятничный намаз, накинув на себя сшитый по заказу из зеленого английского вельвета халат до колен, в джинсовых брюках. Смешно переваливаясь на своих кривых, обутых в кожаные бордовые мокасины ногах, шел он в старую мечеть по адресу Powers, 106. Путь был неблизким, но Шелдон преодолевал его пешком, нашептывая по дороге в храм все пропущенные за неделю молитвы.

Очнувшись, Нортон первым делом спросил, какой сегодня день. Ли не сразу ответил. Закончив послеобеденный намаз, стоя у окна, сухо попенял: «Я из-за тебя сегодня пропустил пятничный намаз на Powers, 106!» Постояв еще немного, собрав под собой молитвенный коврик, медленно развернулся к Нортону и тихо сказал:

– Вчера похоронили вождя племени могавков Дон Фардона.

– О Боже! – тяжело вздохнул Нортон и, с трудом приподнявшись, сел, свесив с постели почерневшие, с надутыми прожилками ноги.

– Жаль, не получилось проводить его в последний путь, – виновато отводя взгляд в сторону, просопел он.

– Когда его тело, завернутое в саван, привезли на кладбище, – продолжал Ли, – резко прекратился дождь, серая мгла рассеялась и небо стало ярко-голубым. Кондор в небе, широко раскинув крылья, долго кружил над нами. Индейцы разом воскликнули: «Это он, наш вождь Дон Фордон! Душа его переселилась в гордого орла-кондора!» Забил барабан, и они дружно, глядя в голубое небо, запели «El Condor Pasa», отчего у меня по всему телу побежали мурашки: