Акын Тимиров - Челяберкет

Проходили по мосту. Здесь Фаиз непременно останавливался, наваливаясь на ограду, глядел вниз, где шумным потоком протекала река. Кружило голову, казалось, будто сам мост начинал двигаться вдоль берега.

– Ух! – восклицал он, бегом догонял Амалию, и они оказывались на пешеходной торговой улице, где находились книжные ряды, ателье, бакалеи, парикмахерские. Вот и художественный магазин с дубовой дверью, где продавались поделки из глины, слепленные руками Фаиза. Хозяин магазина Ковальский был доволен, хвалил за его, не по годам, способности лепить всякие фигурки-свистульки, которые они с сестрой разукрашивали красками, приобретенными здесь же, и лакировали. Поделки раскупались и никогда не застаивались. Мало того, были уже и специальные заказы. В благодарность Ковальский выделил им лавку в своем магазине, где они сами могли торговать своим товаром. За это Амалия по окончанию работы мыла полы в магазине. Фаиз больше бегал со своими сверстниками по торговой улице, чем помогал сестре продавать поделки.

Все было хорошо и безоблачно, ладились дела, если бы иногда с грохотом копыт по мостовой и с гиканьем не проскакивали на лошадях казаки, напоминая всем, что не все в мире спокойно. Идет гражданская война, она уже дошла до предгорий Урала. Два непримиримых класса – богатых и бедных – схватились не на жизнь, а на смерть. У каждого – своя правда, а посредине – грязная политика чиновников разных рангов, замешанная на лжи и подстрекательстве. Сталкивая лбами противоборствующие стороны, извлекали они из того свои выгоды. Алчность фабрикантов и помещиков достигла апогея. Из рабочего люда высасывались последние соки, нищета, бесправие, беспросветная в настоящем и в предстоящей жизни. В угнетенном народе копилась обида на класс власть предержащих, на несправедливость и вырывалась наружу лозунгами: «Долой монархию! Долой эксплуататоров! Даешь парламент и конституцию!»

Но власть во главе с Николаем Вторым не пошла навстречу народу в прямом и переносном смысле, не признала, казалось бы, явно справедливые, пока еще мирные требования, избегая демократического диалога. «Всё или ничего!» – стучало в больных мозгах помешанных только на прибыли владельцев заводов и фабрик. А быдло, дескать, перекантуется в своих дощатых бараках. К сорока – сорока пяти годам они сопьются, их перекосит чахотка и язвы. На смену им придут их сыновья, дочери – и так по кругу. Не одно столетие маховик самодержавия, основанный на страхе и бесправии, крутит их в мясорубке российской действительности. Беспокойство же европейских правозащитников будет расценено как грубое вмешательство во внутренние дела государства. Газеты будут постоянно вбивать в головы россиян о готовящемся перевороте и захвате власти в России со стороны западников. Россия им нужна только как сырьевой придаток для всей Европы. Население же России окажется в рабском положении, в отдельных резервациях за Уралом добывая руду, каменный уголь, нефть. Беспощадно будут вырубаться леса, и это будет гораздо хуже, чем сейчас. Забыв о своем бедственном положении, народ, захлебывающийся, клокочущий от избытка патриотизма, кинется защищать свою Родину. Как всегда, он сплотится и отстоит свою независимость, миллионами погибая на полях сражений, обагрив землю, родну матушку, кровью. Сами не живем, не можем, и другим ни за что не дадим. Кто учить нас вздумает, тот свихнется. Обезумев, не победив, вернутся обратно в цивилизованную, просвещенную Европу, не покорив гордый и суровый лапотный народ.

То там, то здесь появлялись воинствующие группировки. Сыновья мелких предпринимателей и владельцев магазинов и повзрослевшая поросль уже работающих вместе с родителями на уральских заводах, рабочая молодежь. Особенной свирепостью и ненавистью к ним отличался здоровенный молодой человек по имени Хасан, лет шестнадцати от роду, сын местного банкира Акбаша Шаяпова.

Торговую улицу Уфимку разделял мост над рекой Миасс. На той стороне моста улица Заречная, где в основном находились питейные заведения – трактиры, кабаки. Особняком, поодаль, у берега реки стояла большая, краснокирпичная, с золотыми куполами Троицкая церковь. По выходным молодежь устраивала между собой нешуточные разборки прямо под мостом, на берегу реки. Хасана тогда будто подменяли – неуправляемая злость застилала ему глаза, набычив голову, он в бешенстве врезался в ряды неприятеля. Махал своими ручищами в разные стороны, а когда успокаивался, обнаруживал вокруг себя лежащих противников и испуганные взгляды стоявших в стороне людей. Тогда Хасан проделывал свой трюк. С яростью разворачивался он к толпе зевак, делал страшные гримасы и, рыча, кидался на них. Люди в ужасе разбегались по сторонам от него, прячась в магазинах и по переулкам. Для полного удовлетворения своего превосходства он должен был догнать кого-то из убегавших – желательно, дамочку. Настигнув одну из них, рычал, скалился во весь рот, делал бешеным взгляд, мотал головой, притягивая к себе теряющую от страха сознание женщину. Но однажды его трюкачество превзошло все мыслимые ожидания. Когда Хасан в очередной раз выхватил из толпы зевак жертву – молодую девицу – и уже притянул ее к себе, он вдруг получил неожиданный удар в спину. Отбежавшая на безопасное расстояние толпа ахнула: что же сейчас произойдет? Оглянувшись, Хасан увидел коренастого мальчонку, стоящего перед ним в боевой стойке, в полной решимости умереть за свою сестру. Это был Фаиз, вступившийся за Амалию.

«Шустрый тургай!» – отметил про себя Хасан. Расставив ноги, схватил он мальчишку за плечи, легко поднял его над тротуаром. Широко раскрыв пасть и показав всем свои намерения разорвать трепыхающуюся как зайчонок жертву, Хасан неожиданно получил сзади удар ногой прямо в пах от Амалии.

– Ох! – задохнулся он от нестерпимой боли, выпустил мальчонку, присел на корточки.

Толпу буквально перегнуло пополам от смеха. Кто-то в хохоте вываливался из дверей магазинов, наблюдавшие за всем происходящим из окон едва не выпали на улицу. «А что случилось?» – испуганно спрашивали остальные, выглядывая из переулков.

Отдышавшись, Хасан вполне серьезно погнался за визжащей Амалией, однако девушка с братом благополучно добежали до художественной лавки, наглухо закрыв за собой дубовую дверь.

«Шаян-малай» позже прозвали Хасана уличные торговцы. С тех пор это прозвище к нему и прилипло.

Он часто появлялся в торговом дворе, прогуливаясь со своими дружками. То и дело заходил в художественную лавку. Кривил губы в улыбке, наклонялся над Амалией и проговаривал: «Всё равно рано или поздно ты будешь моей, синичка…»

Амалия побаивалась здоровенного, высокого, кареглазого, богато одетого юношу. Она отмалчивалась на его реплики, отводила глаза, хмурилась.