Акын Тимиров - Челяберкет

– Известна история, когда византийский царь показал мусульманам из сундука Адама изображения пророков, но те не узнали никого из них, – начал свой ответ Ли, развернувшись к Нортону, – шиитские богословы утверждают: нет ничего плохого, если ты решишь написать портрет целителя и вождя Дона Фардона, как просили тебя индейцы. Главное, чтобы это изображение не служило объектом поклонения, чтобы помнили его просто как хорошего человека, который верил в Бога. Современные мусульмане ничего нового не привнесли в научно-технический прогресс. Слово «ученый» в исламе прежде всего означает «богослов». В средние века мусульманская цивилизация научила Европу кораблестроению, мореплаванию, математике, астрономии. Современные богословы неправильно излагают учение ислама. Нынешние мусульмане настолько обленились душой и телом, что не только оставили многие науки, но и забыли основы своей религии. Аллах сказал: над теми, кто тянется к науке, ангелы простирают свои крылья, кто тянется к знаниям, тот идет по дороге со мной.

– Значит, я могу выполнить просьбу индейцев? – спросил Нортон.

– Можешь, – ответил Ли, – если это не будет, повторяю, объектом поклонения.

– А хорошо ты сказал про ангелов…

– Не я это сказал, а Всевышний.

– Ну да, – согласился Нортон и процитировал слова из учения: – «…ангелы простирают свои крылья над теми, кто идет в поисках знаний». Я хочу написать это! – оживился вдруг он.

– Ну вот, приходишь в себя после своих запоев, – улыбнулся Ли, – ангелы уже летают над тобой.

– И все же, друг мой Ли, я остаюсь атеистом. Моя библия, как сказал великий русский поэт Пушкин, – конституция!

– Это твой выбор, Нортон, мы с тобой живем в светском обществе, – ответил на это Ли. – Только запомни: в твоем законе за подлость не наказывают. В средние века мусульмане принимали значение ислама иначе. Они с ясностью в душе видели эту серебряную нить, которая тянулась через всю священную книгу, и возлюбили Аллаха всей своей душой. В наших современных умах этот серебряный клубок потускнел. Многие думают только об одном – как бы им попасть в Рай – и превращаются в тупых фанатиков. Я понял тебя, Нортон – ты веришь в Аллаха, но не в религию, не в человеческие измышления.

– Ли Шелдон, товарищ мой, пойдем посидим в нашей любимой кафешке «Реггио» на Магдугал-стрит, я за все плачу.

Улица пахла цветущими деревьями вперемежку с выхлопными газами автомашин. Громадные небоскребы, близость океана… нью-йоркское небо казалось Нортону очень высоким и бескрайним после шестидневного безвылазного «бдения» в мастерской. Одурманенное тело звенело, Нортон жмурился от летящего на него солнечного света, ощущая ладонью приятное тепло весенних лучей.

Кафе и рестораны здесь повсюду – над каждой дверью зовет и манит дежурки огонек, как в одной песенке. Сквозь окна проглядываются уютные интерьеры ресторанов. Навстречу движутся люди, абсолютно разные – «белые воротнички» в хороших костюмах, туристы в шортах, яркие афро-американцы, китайцы, латино-американцы, просто нищие бродяги. Среди толпы людей не чувствуется агрессии, никто никого не пихает, не задевает, вокруг улыбающиеся лица. Нортон знал и любил каждую улочку, каждый дом, даже вонючие переулки, где поднимается из-под земли, от решеток тоннелей метро, теплый воздух.

Вот и кафе «Реггио», где друзья любят посидеть за высокими стеклами окон и смотреть на улицу. Во внутренней обстановке кафе не было вычурности и помпезности. Во всем была нарочитая простота и даже небрежность, что располагало к возможности приятно расслабиться.

– Ли, сейчас я закажу тебе много-много еды, разговляйся. Ну, а себе, как всегда, зеленый русский чай с пуншем и большим тульским пряником.

Когда Нортон впервые заказал зеленый чай с пуншем и большим тульским пряником, служащие кафе несколько раз подходили и переспрашивали: «Какой зеленый чай, да еще с пуншем и пряником?» «А такой! – вскочил тогда из-за стола и зло прошипел Нортон, – который любил сам Пушкин, великий русский поэт!» Тогда, не дождавшись заказа, он ушел, хлопнув дверью. Сейчас здесь его знают и всегда с улыбкой на устах подносят Russsian green tea witn punch и пряник с глазурью на блюдце с золотой каемочкой.

Глядя почти в упор на осунувшегося товарища, Ли спросил:

– Тебе до сих пор снится война?

– Снится, – тяжело вздохнув, ответил Нортон. – Когда злой дух дождя заволакивает все небо и зеленый водяной змей вползает мне в душу, тревожит и будоражит мои мысли, завладевает всем телом, напоминая о содеянном. Так говорил мне про эти дни индеец Джо.

– Он прав, – согласился Ли, – нельзя забыть прошлое. Хоть говорят: не отягощай душу, не плачь о прошлом.

– Что было, то прошло, зачем эта боль? А она все тянет обратно и сносит голову воспоминаниями. Сужу себя за прошлое и, когда мне не спится, хожу на морской причал Гудзона. Смотрю на волны, а они словно шепчут. И в плеске воды чудятся мне голоса тех, кто не вернулся с кровавых полей той, прошедшей войны.

Урал. 1919 год

В небольшой уездный город Челяби Фаиз приезжал со своей старшей сестрой Амалией с близлежащего хутора утром. Фаизу исполнилось двенадцать лет. Неторопливо шли они по вымощенным камнями улицам. Витые чугунные ограды, за которыми стояли двух- и трехэтажные особняки купцов с белыми колоннами и парадными лестницами, поражавшие своим убранством.

«Поберегись!» – окликали их извозчики, запряженные кони, цокая копытами, пролетали мимо. Трактиры, кабаки с большими окнами, бликующими на весеннем солнце, манили Фаиза запахами татарской кухни.

– Эй, молодая, красивай опайка, подь ко мне, посиди с нами, братика не обидим угощением! – окликали Амалию мужички. Амалии это все нравилось, сердце девицы ёкало, когда приятный мужской баритон зазывал её к себе, но она не подавала и виду. Круглолицая красавица хмурила на это черные, дугой, брови, сверкала карими глазами, показывая этим: только подойдите!

Опа! – отскакивали от нее молодые парни, весело галдели ей вслед. Черные волосы, заплетенные в косы, доставали Амалии до пояса. Голубое платье слегка облегало ее стройную фигуру. Зеленый камзол, расшитый тамбуром под лепестки полевых цветов, ладно сидел на ее хрупких плечиках.

«Что они в ней нашли, – удивлялся братишка, – в этой вредной и строгой сестрице? Не вредничала бы, глядишь, и меня бы чем-нибудь угостили, – думал Фаиз, с сожалением оглядываясь на молодых крепких мужчин, и тяжело вздыхал. – Эх, мне бы брата!»

– Пошли, пошли! – дергала сестра его за руку, – заработаем, я сама тебя угощу.