Николай Углов - Соленое детство в зоне. Том II. Жизнь – борьба!

Новая жизнь, новые друзья, учёба в техникуме – мне начинало всё нравиться. Но я сильно тосковал по дому. Впервые был оторван от семьи, от дома и это было тягостно. Сколько раз мечтал, как после окончания первого семестра приеду домой:

– Обязательно от вокзала найму такси! На них ездят степенные и состоятельные люди. Не вшивота какая-нибудь! Подъеду на глазах всех соседей. Скажут: «Смотрите, студент приехал!» Может, увидит меня на такси белокурая соседка – красавица Лидка Зайцева! Вот было бы здорово!

Слово «студент» мне очень нравилось – было что-то значительное в нём. Студенты были во всех государствах самыми активными, грамотными, мобильными, они свергали даже свои правительства! Но мой друг Сашка Камынин всегда осекал меня:

– Какие мы студенты? Вот если бы мы учились в институте, тогда это, действительно, студенты! А то так, учащиеся!

И брезгливо кривил губы. Я горячился и доказывал, что мы всё-таки студенты.

– Это тебе так хочется! – в ответ хмыкал он.

И всё равно, поступив в техникум, я теперь казался себе значительным. Вот только денег нет! От стипендии оставалось шесть рублей. Это на мелкие вещи (рукавицы, носки, платки), учебники, карандаши, чернила, и на кино и т. д. Копейки! А кругом столько интересного! Сколько можно купить, но не на что. Особенно хотелось купить гитару и фотоаппарат.

Мать так и не выслала денег на дорогу и после окончания первого семестра мне не пришлось побывать на Новый год дома. Тоска усилилась.

А перед самым Новым годом к нам вечером, когда мы слушали с майором приёмник, а дочки были в кино, вдруг неожиданно со стороны сада ворвался какой-то человек с портфелем. Он, видно, перепрыгнул через забор из соседского сада, и овчарка его не заметила, так как была во дворе на привязи. Человек этот, как оказалось, был контролёром электросети. Он осмотрелся и заученным движением за провода выкинул из-под кроватей прямо на середину зала две раскалённые плитки, из которых при ударе вывалились спирали. Пол начал дымить, обгорая краской, а контролёр, ругаясь, побежал в курятник. Майор с женой побежали за ним, что-то говорили, просили и убеждали. Я ушёл в свою комнату. Контролёр вернулся, сел за стол, вытащил кучу бумаг:

– Ну, на этот раз я составляю протокол! Хватит! Вы мне прошлый раз обещали больше не воровать энергию, а теперь, кроме курятника, ещё и в доме топите!

– Степаныч! Успокойся! Возьми! Мать, побыстрее накрой стол!

И что-то протянул ему в портфель. Контролёр запротестовал:

– Нет, нет! Теперь в два раза больше!

Майор, видимо, смирился, и через некоторое время за столом наступило спокойствие. Контролёр выпил, закусил, встал, значительно подобревший, нахлобучил шляпу, помахал портфелем, сурово брякнул:

– Ну, ладно! Смотрите тут!

Майор побежал загонять собаку, открыл калитку. Вернулся возбуждённым. Сказал жене:

– Вот, гад! Уже сотню берёт! Соседи – завистники проклятые, натравили, а теперь ещё и пропускают через свой сад! Теперь жди через месяц-другой! Вот повадился!

На Новый 1957-й год пошёл на шахту к Пастуховым. Я не был у них уже четыре месяца и мне обрадовались. Дети – Шурка, Верка и Володька не отходили от меня. Я только что купил фотоаппарат «Смена» за 12 рублей. Эти деньги накопил, разгрузив с ребятами студентами на станции несколько вагонов с углём. Начал фотографировать всех в разных ракурсах. Для детей это было впервые и, видно, очень нравилось. Эти первые фотографии сохранились у меня до сих пор!

Затем мы втроём – дед, Иван и я крепко выпили. Я уже с полгода ничего не пил, а здесь неожиданно даже для себя хватанул гранёный стакан первача, настоенный на табаке. Страшно опьянел, так как практически не закусывал. Сразу же пошёл в Липецк, так как уже начало смеркаться. Иван сказал:

– Коля! Сейчас дорогу в город перемело, идти трудно. Лучше иди по железке. Там нет снега, убирают. Во-вторых, напрямую даже ближе!

Иду, пою – страшно весело! Падаю несколько раз под откос, выкарабкиваюсь. Развезло ужасно! Всё время помню о фотоаппарате, боюсь разбить. Для надёжности перебросил ремешок через голову и спрятал фотоаппарат под пальто.

Таким пьяным не был ещё никогда в жизни! Весь в снегу, так увлёкся борьбой с собой, с неверными ногами, так орал песни, что ничего не слышал. А сзади, словно бы во сне, слышен непрерывный гудок паровоза. Потом, когда гудок стал нестерпимым, я полуобернулся и понял, что гудят мне. Какой-то огромный силуэт медленно надвигался на меня. Замахал

рукой и пробормотал рассеянно:

– А-а-а! Паровоз. Ну и что? Подумаешь, паровоз! Пусть только попробует столкнуть! Деятель! Посмотрим ещё, кто кого! Пусть объезжает. Разгуделся!

Паровоз продолжал истерично гудеть, а я отмахивался руками. Очнулся, словно бы ото сна: кто-то толкнул меня в спину и я упал. Затем меня рывком подняли. Качаясь, посмотрел. За шиворот меня держал угрюмый человек в чёрной куртке с петлицами, а рядом стоял ещё один. За нами вплотную пыхтел злосчастный паровоз. Я пьяно засмеялся:

– А-а-а! Испугался! Остановился!

В ответ услышал:

– Вот гадёныш! Он пьяный в стельку! Моли Бога, что живым оставили! А надо было, наверное, как котёнка раздавить! Молодой, а уже пьяница!

Плюнул в сердцах и саданул по лицу так, что я улетел далеко под откос в сугроб. Еле пришёл в себя. Начал выбираться. Товарняк уже ушёл.

Кое-как доплёлся домой. Упал около будки овчарки и заснул. Все ахнули, увидев в таком состоянии меня. Пьяный в стельку, весь в снегу, кровь сочилась из разбитого носа и губ, а на вспухшей щеке огромный синяк.

Конечно, виноваты были в этом в первую очередь взрослые люди, напоившие, но не накормившие пацана. Но и своей вины нисколько не отрицаю. Стыдно и позорно, но «из песни слов не выкинешь».

Всю жизнь помню машиниста паровоза и кочегара, спасших мне жизнь! Славные люди! Ведь им ничего не стоило просто раздавить меня, а они сберегли человека, остановив состав! Я был молод и ещё глуп и, возможно, они это поняли. В моей жизни будет с десяток подобных приключений, когда я чудом спасся от смерти, но этот случай особенный.

Закончился первый семестр и мне дали общежитие. На всю жизнь остался осадок от своего непонятного поведения при уходе в общежитие. Майор с семьёй относились ко мне с любовью. Они уважали меня. Я же, когда уходил, даже не поблагодарил их. Почему? Мне просто стыдно было за то, что, как я думал, их предаю. Я как бы сбежал от них, не пробыв год, как договаривались. Ну и что? Надо было просто извиниться перед ними, сказать, что мне хочется к друзьям, что в общежитии мне будет интереснее. Но главное, я становился хозяином своей стипендии, а здесь от неё оставались несчастные шесть рублей. Ушёл от них сопком – тупая деревня! Сколько раз, повзрослев, хотел не раз поехать в Липецк, найти их, и извиниться за свою глупость и грубость.