Николай Углов - Соленое детство в зоне. Том II. Жизнь – борьба!

Подружился в это лето и с Валеркой Омиадзе. Он был внук Кульбинской Дарьи, родной тётки моей матери. Такого же высокого роста, красивый, чернявый, Валерка был тихим, скромным, выдержанным. Он мне понравился сразу же своей простотой, общительностью, щедростью. У него всегда можно было хорошо поесть. Мать его работала шеф-поваром и жили они по тем временам зажиточно. С Валеркой мы играли в шахматы и это объединяло нас. Играл он немного лучше меня, но я был напорист, задирист и не хотел уступать ему ни на йоту. Подружились мы с ним ещё больше после моей службы в армии. Но на этот раз нас объединила любовь к бегу на длинные дистанции. Валеркина бабка Дарья – маленькая, сухая, приветливая старушка, из тех, кого долгие десятки лет после смерти вспоминаешь с теплотой за доброту, простоту, отзывчивость. Меня она любила и уважала, старалась всегда вкусно по-кормить, расспрашивала о матери, о нашей прежней жизни, радовалась нашей дружбе с Валеркой. Как она любила Валерку! Побольше бы таких старушек! Провожая нас купаться на озеро, она всякий раз забавно кричала вслед:

– Валера! Не ходил бы ты на озеро! Смотри, утонешь, не приходи тогда домой!

Мы весело хохочем над заботливой старушкой. Но особенно мне запомнились наши беседы с бабкой Дарьей о политике. Она всякий раз меня просила что-нибудь рассказать о многообразии мира, о разных народах и странах. Особенно любил пугать забавную старушку атомной бомбой, нагоняя на неё страху:

– Бабушка! Вот если американцы долетят до нас и сбросят всего одну атомную бомбу, то Кисловодска не будет! Всё будет разрушено и сожжено! А если сбросят водородную бомбу, то всё будет уничтожено до самых Минвод!

Она смешно крестилась, ахая и охая, испуганно смотрела в небо и приговаривала:

– Дай-то Бог мне помереть спокойно и не видеть такого ада!

Её слова оправдались через восемь лет.

Иногда в это лето я заходил и к Беляевым. Семён Иванович (их отчим) – седой, благородный, интеллигентный человек, увидев меня, всегда радовался. Приветливо встречал, прекращал работу, закуривал, расспрашивал, сокрушался:

– Ну почему наши ребята не такие? Бандитами растут. Не знаю, что с ними делать. Уж и говорить, воспитывать устали с матерью. И битьём ничего не добились! Хоть бы ты, Коля, их вразумил делом настоящим заняться. Мы с матерью день и ночь горбатимся, а им, жеребцам, хоть бы что – не хотят ни учиться, ни работать! Пропадут…

Приходили Федька и Володька и ко мне на Овражную со своим баяном. Сразу становилось шумно и весело. Баян залихватски гремел, заливался на всю улицу. Это-то только и тянуло меня к Беляевым. Ни на какие проделки я уже не соглашался. Дружеские отношения с Беляевыми у меня сохранились ещё лет на пять. Но затем, когда пришёл из армии и всерьёз занялся спортом, я их резко прервал. Начал презирать Беляевых за такую их жизнь: пьянство, тунеядство, воровство, разбой, тюрьмы. Полностью прекратил отношения с ними на всю оставшуюся жизнь.

Бабка Шубиха в это лето осточертела нам своими подлостями. Всё время сверху прямо к нам во двор плевалась, ругалась, бурчала, кидала ночью мусор, подло и мстительно вела по отношению к нам. За что? Неизвестно. Вечно пьяный её брат – инвалид Протас, гулко катался по веранде и матерился с ней. В общем, жизнь шла своим чередом.

Произошедшее одно событие окончательно обозлило всех нас по отношению к подлой бабке. Неожиданно в саду засохла «Виноградка» – единственная наша великолепная яблоня, которая всегда была обсыпана крупными, сладкими, красными плодами. Мы страшно огорчились, ведь только один год попользовались ею. Начали выяснять причину. Чуть раскопали грунт около ствола яблони – резко запахло керосином и мочой! И чем глубже, тем больше этой адской смеси! Оказывается, бабка Шубиха, выждав, когда мы все уходили из дома по каким-то делам, перелазила через невысокий забор (всего-то полметра!) в наш сад и, проткнув ломом несколько отверстий в грунте под яблоней, заливала в них эту адскую смесь с кипятком в придачу.

Подлости человеческой нет предела! Клин вышибают клином! Я решил проучить проклятую старуху-ведьму!

Выждав, когда родителей не было дома, так начал грозить бабке, матерился самыми «отборными словами», хватал камни, якобы намереваясь разбить стёкла веранды, показывал ей такие непристойные жесты, что она стала бояться меня.

С тех пор, как только показывалась на веранде бабка, сразу первый начинал грозить ей и материться. Она исчезала в глубине комнат. Филиппу Васильевичу это нравилось:

– Молодец, Николай! Хоть ты нас защитил от этой сучки! Сколько раз этой зимой писали участковому, подавали в товарищеский суд, всё бесполезно! Всю мочу свою, весь мусор бросает к нам во двор ночами!

Мать же говорила:

– Не даст эта злая ведьма нам спокойной жизни! Как уедешь, опять начнёт портить нам жизнь! Надо уговаривать Старкова опять домами меняться! Тем более, он ещё с войны так и не отдал все деньги за родительский дом по Революции.

Чтобы как-то заработать, в это лето подрядился помогать деду Старкову косить сено на горе Кабан. Он был зажиточным: держал лошадь, корову, бычка, пару ослов, или ишаков, как у нас их называли. Эти покосы со Старковым запомнились мне на всю жизнь!

Внизу где-то был город, а здесь всё было дико и красиво. Мы три недели жили в шалаше, готовили еду на костре, вставали чуть свет по росе и работали до изнеможения. Трава выше пояса напоминала мне об Уголках. Вечера холодные, комаров нет, небо всегда чистое и звёздное, только этим и отличались эти места от Вдовинских.

Буйное разнотравье, сотни перепёлок и жаворонков, буйные краски горного лета и пьянящий чистый хрустальный воздух – всё восхищало меня! Забывал всё на свете, любуясь окрестностями. В минуты отдыха любил лежать на свежем сене и слушать бесконечные трели жаворонков в поднебесье. Они весело пели и взлетали, опускались вертикально в траву,

прославляя красоту и чистоту природы. А перепелов сколько было! Сколько гнёзд их встречали! Вылезешь из шалаша раненько, чуть забрезжил рассвет, пойдёшь по мокрой от росы траве. Жирные мокрые перепёлки тяжело взлетают из густой мокрой травы – прямо фуфайками их сбивали! Переворачивая, вороша сено, встречали десятки чёрных кавказских гадюк. Они клубком лежали под сырым холодным сеном и нехотя расползались. Старков надевал кирзовые сапоги и специально гонялся за змеями, давя их сапогами и протыкая вилами. Я как-то спрашиваю:

– Для чего вы это делаете? Противные они, конечно. Я их боюсь, но скоро пригреет и они расползутся. Жалко их всё равно. Они, что? Кусали вас?

– Коля! Я делаю богоугодное дело. Мы много грешим, а каждая змея снимает один грех. Я вот раненько утром, пока ты спал, установил рекорд. Тридцать три греха Господь сегодня с меня снял!