Лара Март - Когда люди лают – собаки улыбаются

Я не умела быть несчастной, этому мне только предстояло научиться.

На поминках народ расслабился. Видела множество молодых незнакомых людей. Красивых близких друзей Поли. Живых. Уйдя отсюда, они вернутся к своим делам, семьям – к своей жизни. У них все продолжится. У них все впереди.

Я слышала, как моя сестра что-то кому-то отвечает по моему телефону. Затем передает мне: «Звонила Жанна. Звонил Битов. Звонил Антон». Звонили еще какие-то знакомые. Я ни с кем не хотела говорить. Краем сознания отметила, что даже не сообщила о трагедии Антону, который считался моим мужчиной. В каких-то непересекающихся измерениях была моя убийственная боль и мои отношения с этим мужчиной – легкие, ни к чему не обязывающие, как положено в современном мире взрослых людей.

Вахтанг исполнял роль «тамады» на поминках. Или на похоронах это называется по-другому? Кто-то вставал с рюмками. «У Поли было столько планов», «Она была такая веселая, такая классная!», «Нам будет ее очень не хватать!», «Вероника, сил тебе!», «Ника, живи за двоих!». Как за двоих? Я не знаю, как за себя жить. И, главное, зачем?

Потом был путь на Украину, куда меня решила забрать сестра. Наверное, не рискнула оставить одну в Сочи или в Москве. Мне было все равно, куда и с кем ехать. Я помню поезд, потом такси из Ростова. По дороге сменяли друг друга дождь, снег, метель, словно мы ехали через все времена года. Я молчала. Как молчала потом все последующие дни.

Минуло девять дней. Сестра накрыла поминальный стол, пришли родственники. Я по-прежнему молчала – у рыдающего сердца нет голоса. Чувствовала, что близкие всерьез сомневаются в моей вменяемости.

Я не могла говорить, есть, пить, спать. Не могла жить. Я боялась просыпаться утром, если мне все же удавалось забыться на пару часов. Потому что в миг между сном и явью мне представлялось, что все хорошо. Но лишь открывала глаза, на меня обрушивалась жестокая правда.

Я сидела в квартире у сестры, обняв ее собаку, и по-собачьи выла и скулила – это были единственные звуки, на которые была способна. Умная собака смотрела на меня жалостливо, и у нее влажнели глаза. Мои были сухими. Она облизывала мое лицо, словно видела мои невыплаканные слезы.

А я представляла, как моя дочка сейчас одна лежит в сочинской земле рядом с пальмами, которые она так любила. Лежит мертвая в своем любимом городе… Она совсем одна в земле, а я, которая должна быть рядом с ней или, точнее, вместо нее, маюсь на этом, ставшем совсем черном, свете, схожу с ума, умираю и никак не умру. Зачем я здесь, в этом мире?

Позвонил Антон: «Возвращайся скорее! Я понимаю, там родственники и старые друзья, но твой дом в Москве, и я буду рядом». Антон звонил каждый день и даже порывался приехать. Я сказала: «Не нужно».

Жанна тоже звонила ежедневно, но даже с близкой подругой мне не хотелось говорить, да и о чем? Я могла думать только о дочке и о горе. Я всегда стремилась не напрягать собой людей. Наверное, поэтому их было так много в моей жизни. Приятели и приятельницы, хорошие знакомые, с которыми мы перезванивались, встречались в кафе, в компаниях, на тусовках, обсуждали новости. Теперь это так далеко от меня, так мелко. И это я называла хорошей жизнью? И была довольна ею? Может, правда, счастье в спокойной обыденности? Недаром же поэт в строках: «На свете счастья нет, а есть покой и воля» поставил слово «покой» впереди. Покой в повседневности и предсказуемости. Да, это и есть счастье. Которое мы всегда осознаем, только когда оно проходит.

Позвонил Битов. Справившись, как я и не нужна ли помощь, сообщил:

– Предложение о работе в корпорации в силе, а вам, Вероника Викторовна, как раз сейчас хорошо бы погрузиться в работу…

– Спасибо, Сергей Валерьевич, но сейчас не смогу работать с полной отдачей, – сказала я и привела важный аргумент. – И могу подвести вас.

Мне уже не нужна была престижная и высокооплачиваемая работа. Горе избавляет от амбиций. А на деньги мне теперь вообще было наплевать.

Накануне Нового года вышла на улицу. Бродила по украшенному к празднику городу, мимо сверкающих витрин, обходя суетливых людей с елками и яркими подарочными пакетами. Было 30 декабря. День, когда Поля должна была прилететь ко мне в Москву встречать Новый год.

Зачем-то вошла в охотничий магазин. Может быть, потому, что здесь праздник совсем не ощущался. Ружья, чучела, камуфляж.

Стояла у витрины с каким-то оружием и впервые увидела свое отражение. Бледная, с синяками под глазами, в кое-как повязанном на голову шарфе, я выглядела древней старухой. Никто из знакомых сейчас не признал бы во мне симпатичную стильную женщину, которой я была совсем недавно. Буквально несколько дней назад. Но мне было наплевать.

– Вероника? – удивленно окликнул кто-то рядом.

Такой недоуменный вопрос мог задать кто угодно, потому что узнать меня прежнюю в этой измученной тетке было невозможно. Но кто мог позвать меня в украинском городе, где я родилась и прожила, наверное, лучшие годы, но не была так давно, что на случайную встречу с кем-то знакомым рассчитывать не приходилось?

Я медленно обернулась. Рядом со мной стоял высокий немолодой мужчина.

– Генерал? – не поверила своим глазам.

– Уже в отставке, – улыбнулся он, не отводя от меня глаз. Наверное, его удивил мой неприглядный вид, но он деликатно промолчал.

Мы познакомились, когда я только начала работать в областной молодежной газете и пришла к нему брать интервью – он занимал высокий пост в одной силовой структуре. Потом он красиво за мной ухаживал, и наши отношения переросли в роман, который продолжался вплоть до моего отъезда в Сочи. Спустя несколько лет я узнала от общего знакомого, что генерал потерял единственного сына, талантливого мальчика, который сгорел от лейкемии за месяц.

– Три недели назад у меня погибла дочь, – мне казалось важным сразу сказать ему об этом.

Он вздохнул, прикрыв глаза, и покачал головой.

– Пойдем, – он не стал выражать дежурное соболезнование, а взял меня за руку и вывел из магазина. Я вспомнила, что он был заядлым охотником и всегда с нетерпением ждал начала сезона, поэтому неудивительно, что оказался в этом магазине.

Мы подошли к его машине, он отпустил водителя, и мы медленно побрели по улице.

– Ты знаешь, что я тоже пережил трагедию? – спросил он.

Я кивнула и задала вопрос, который волновал меня сейчас больше всего:

– А как пережил?

– С обширным инфарктом, – усмехнулся он. – «Скорая» увезла меня прямо с кладбища. А потом? Потом я стал пахать, как проклятый, наплевав на запреты врачей. Проводил на работе сутки. Ходил домой только, чтобы сменить одежду.

– И это помогло?

– Нет. Когда я хоть на секунду отвлекался от дел, боль накатывала с новой силой. Мне казалось, что легче все время пребывать в этой боли, тогда она не вонзалась бы в меня так резко, стоило мне лишь немного оторваться от работы. Выходные проводил на кладбище, где пил водку и плакал. Да-да, не смотри на меня так, я рыдал, голосил, выл, как раненое животное. Я вообще отказался бы от выходных, но надо было подумать о подчиненных. Они ведь тоже торчали бы на работе, зная, что шеф здесь. Так продолжалось три года. Потом стало не то чтобы отпускать… я научился жить с горем. Так, наверное, человек научается жить с постоянной физической болью или с увечьем.