Константин Кропоткин - Счастье. Идеально. Любовный романс

А жизнь – вот она! И Рита намазывала сливочное масло на кусок белого багета, к которому во Франции вдруг почувствовала вкус, клала сверху ломтик пахнущего свежестью огурца, а еще кругляш колбасы местного сорта, на вид похожей на докторскую. Она подтягивала к себе тяжелую деревянную доску с кусками сыра и отрезала от каждого понемногу, желая распробовать все четыре сорта, с местного рынка, в том числе и самый пахучий, с трюфелями. И пила кофе с молоком, и вскрывала йогурт, именуемый на французском как-то по-детски, и зачерпывала его ложкой побольше и опять ела, – ела.

– Хорошо быть никем, – и это Рита сказала с аппетитом, – Знай только – живи.

Олег сказал «да», ее не слушая, а Вера ничего не сказала, потому что опять таращилась в свой телефон.

– Все равно хорошо, – повторила Рита.

В Провансе у нее прорезался аппетит, организм ее, обычно такой апатичный по утрам, теперь хотел всего этого, он был открыт еде, не стесняясь казаться только утробой; в том, верно, и есть смысл поездки в другие края, далеко – позволять себе самые простые, примитивные желания: есть, пить, спать, трахаться.

Рита потянулась сладко, с растяжкой, чувствуя еще на себе и в себе следы беззвучной борьбы, с которой начался день: Олег терзал ее молча, не желая, чтобы услышала Вера, и молча вверялась ему Рита, и это было не очень похоже на секс, скорее, на схватку, в которой больше сна, чем яви.

– Ты хотел бы здесь жить всегда? – задала Рита Олегу свой обычный вопрос.

– Я уже хочу, – сказал он.

– И зря, – весело сказала Рита.

– Почему это?

– Ты же не хочешь быть как те, – она напомнила, а он, умница, а не только красавец, все понял опять с полуслова.

– Не обязательно, – сказал Олег.

В первый день в этих местах они поехали в ближайшую деревню, там очутились на балконе двухэтажного старого дома, в летнем баре и долго сидели в потертых креслах, разглядывая щеголеватых людей – красивых ленивых женщин с длинными волосами, их спутников, дружно одетых в льняные рубашки, дружно поднявших вороты их, также дружно закатавших рукава на загорелых мускулистых руках. У самого заметного седые кудрявые волосы были до плеч, они были напомажены. Он был в коротких шортах, а ноги его были тонкими тростинками, что Рите сообщило почему-то уверенность, что прибыли все эти люди сюда за мечтой, что они ее здесь старательно проживают, но не факт, что хватит их надолго. Она со смехом сказала обо этом Олегу, а он возразил. «Почему бы и нет?» – сказал он. «Это деревня, глухая деревня, – сказала она, – Пусть даже французская», – но согласилась, что выбор не самый плохой. Немолодые обеспеченные люди могли позволить себе красиво состариться, – у них были и силы, и желание убедить себя, что именно так оно с ними и происходит.

Как ни крути, – это был Прованс. И они поехали смотреть дома, – веселясь все больше, и все дальше углубляясь в несбыточную мечту: как будут они здесь жить, как она откроет курсы чего-нибудь, а он займется другим каким-нибудь хобби, – например, будет делать вино, которое, конечно, будет не хуже, а даже лучше других местных вин, зря что ли они бывали на виноградниках Новой Зеландии и Калифорнии, в Чили и в Италии…, – весело, и особенно потому прекрасно, что не сбудется никогда, а останется в памяти напоминанием о параллельной какой-то жизни, которая лучше чем эта, и в какой-то степени уже осуществлена. И если бы сейчас, сразу после завтрака, Олег подал ей руку и пригласил на танец, то она, Рита, не медля, согласилась бы, – и они бы вертелись, он поднимал бы ее на руках к небу, а она, не стесняясь, изламывалась всем телом, – и забыла бы хотя бы на время о дурацкой своей привычке глядеть на себя со стороны, себе не верить, – просто была бы, и только.

И – как из песни – Прованс был нежен к ним этим утром, и камни дома выдыхали еще ночную тьму, и в углу двора, в прямоугольнике пруда, на свинцовой на вид водной глади лежал цвет желтый от солнца и цвет синий – от тени. И старое все было – такое старое, древнее, мудрое, что умней было бы просто покориться: есть, пить, спать, трахаться.

Вера пошевелилась на стуле и почесала нос. Согбенная, согнувшись крючком, она все глядела в свой аппарат, как в черную пропасть.

– Учти, роуминг дорогой будет, – сказала Рита.

Вера промолчала.

Неожиданная слабость подруги раздражала Риту, а сам факт раздражения был ей неприятен, потому что человек имеет право быть слабым, – страшиться так очевидно, так явно, с беззащитностью человека, оставшегося вдруг без одежды, голым. Рита должна бы хотеть укрыть подругу, спрятать, а сама думала, что та могла б на пару дней приехать и с небольшой сумкой; ну, зачем было тащить с собой целый чемодан, – на четыре дня, как на целую жизнь?

В новую жизнь можно и совсем без чемодана – уж это Рита знала точно.

К Олегу, бросив одного очень хорошего человека, она однажды так и пришла. Предательство – это умение жить без прошлого, – и так тоже подумала Рита, и, спокойная, сытая, не стала уже жалеть хорошо пропеченной фразы. Пусть канет и эта, – ей не жалко. Ничего не жалко, все идет, как идет.

– Куда сегодня поедем? – спросил Олег, – Есть идеи? – он посмотрел на нее выжидательно, с предвкушением детским.

– Куда угодно, – запросто ответила Рита, что означало то же, что и вчера, и позавчера, и позапозавчера: они возьмут карту со списком деревенских рынков и выберут точку не слишком отдаленную; они запрут обе двери, внутреннюю со стеклом и внешнюю глухую, срубленную, будто из цельного куска дерева; они сядут в машину и поедут, сделав краткую остановку возле мусорного контейнера на ближайшей развилке; они свернут направо или налево, в чем не будет принципиальной разницы; они пролетят мимо рощ и полей, слушая музыку из собственного айпода, подключенного к бортовой системе машины; они окажутся в какой-то деревне, где будут часа два гулять меж базарных лотков, рассматривая как впервые то, что уже видели и вчера, и позавчера, и позапозавчера: торговцы здесь кочуют из одной деревни в другую, предлагая сыр и колбасы, грубоватую пеструю керамику, поросят, чтобы их гладить, оливковое масло и вино, хлеб (непременно белый), сладости огромными блоками, разноцветное мыло, пахучие пучки лаванды, хрусткие цветные мешочки с нею же; они что-то купят опять, не очень сообразуясь с приблизительным планом, выпьют кофе в уличном кафе, таком же декоративном, подчеркнуто «провансальском», как и сами рынки, все сплошь напоминающие не очень талантливый спектакль.

– А я все равно позвоню, – решительно сказала Вера. Сверяясь с бумажкой, она набрала номер, крикнула «хай», и, внезапно испугавшись, протянула телефон Олегу.

– Алло, – сказал он.

Олег умел держать лицо, и живым, чувственным удовольствием было для Риты слушать, как, деловито понижаясь, голос его звучит плотнее, гуще, вместительней, подразумевая власть, право, силу, – и неважно, на каком языке: Олег мешал французский с английским, добиваясь своего с неторопливой уверенностью человека, знающего, что все будет так, как он захочет. Рита любила видеть его таким.