Рам Ларсин - Сад взрывающихся яблок (сборник)

И мне немедленно захотелось поговорить с ним.

– Хорошо, что позвонил, – без малейшего удивления сказал он. – У меня тут возникла кое-какая мыслишка после нашей беседы (мы говорили с ним последний раз не менее полугода назад, но время у него было другое). Так вот, я понял, что противоречия между наукой и религией не так значительны, как принято думать. Например, мы с тобой считаем, что Вселенная возникла из сгустка материи. На вопрос, откуда взялся этот сгусток, ученые отвечают: он существовал всегда. И верующие, когда спрашивают своего рабби: Бог, создавший все Мироздание, как возник Он сам? – получают тот же ответ: он был всегда.

– Интересно, – сказал я.

– И только-то? – съязвил он. – Раньше ты воспринимал мои сентенции с б’ольшим энтузиазмом.

Мне стало неловко:

– Прости, я… нездоров.

– Да, я знаю.

– Знаешь?

– Нина звонила.

Я помолчал.

– И что ты думаешь об этом, Саша?

Я ожидал, что он, как всегда, скажет что-нибудь особенное, и все же был поражен, когда услышал:

– Завидую тебе.

– Вот как! – вырвалось у меня.

– Да! Нормальные люди так банальны, ограничены… И я среди них.

– Ну, уж о тебе этого не скажешь!

– Так и я думал когда-то. А потом понял, что льщу себе… Однажды душной летней ночью я вышел из дома вдохнуть свежий воздух и вдруг увидел необычное мерцание неба. Оно словно говорило мне что-то, и тогда я ощутил, что все вокруг – и луна, и звезды, и падающие осколки метеоритов – скрывают какую-то важную тайну, может быть, смысл нашего бытия. Я весь напрягся, как струна прежде, чем музыкант наполнит ее звуком, сейчас, сейчас, горело в мозгу, я узнаю самое главное, и в то же время чувствовал: чего-то не хватает мне, чтобы понять все до конца! И тут это острое мгновение прошло, пропало. А я, повзрослев, в какую-то горькую минуту понял, чего мне не хватало тогда – капли безумия, да! – той, что помогла знаменитому Джону Нэшу проникнуть сквозь границу нашего трезвого мира в другой, твой мир, Марк!

В телефоне установилась тишина.

Я ясно представил себе Сашину физиономию. Высоколобый, с запавшими всепонимающими глазами и длинным язвительным носом, он казался похожим на Вольтера – в семитском варианте. Не только внешне. Идеи, которые бились в его бездонном черепе, могли прояснить многое из еще непознанного, живи он в прекрасном Ферне, а не в Офаким, где кончается цивилизация и начинается пустыня.

– Да, – продолжал Саша. – Так я остался среди тех, кто уверен, что дважды два всегда четыре. Осужден на пожизненную нормальность! Днем сижу в конторе против унылого компьютера, а вечером наблюдаю, как мои соседи считают деньги, вырученные от продажи овощей. Скука смертная… Но тебе это не грозит, Марк! Ты можешь проводить время с удивительными людьми – например, с таинственным Гоголем, который, как говорили, общался с Сатаной и поэтому пережил собственную смерть, с непостижимым Врубелем, чей мозг был изломан острыми блестящими кристаллами, а там, выше, ты встретишь самых светлых безумцев: Авраама, готового убить собственного сына по слову невидимого бога, или Христа, призывающего темную невежественную толпу любить врагов наших и благословлять проклинающих нас…

Саша усмехнулся, – так я понял по странному звуку, донесшемуся до меня.

– Послушай, Марк, а у тебя это не заразное? Я бы подскочил к тебе, чтобы поговорить по душам, как бывало, и проникнуться твоей сумасшедшинкой. И вот, представь, мы уже другие. Кто мы? Может быть, Дон Кехана с верным Санчо Панса? Мы вместе преследуем зло, бьем мерзавцев, прячущихся за ветряными мельницами и в бурдюках с красным вином – вот счастье-то, верно? – почти кричал Саша, а я слушал его, и слезы текли у меня по щекам…

Он, очевидно, почувствовал мое состояние:

– Что-нибудь не так?

– Ничего, ничего, – шептал я, – все так…

– Ну, и ладно. Вот мы и выяснили кое-что. – Чувствовалось, что он очень устал. – И помни: мой телефон остался прежним.

Он положил трубку, и я, признаться, облегченно вздохнул, потому что мне все труднее было понимать его слова. А может быть, это была своеобразная, как всё у него, попытка выразить свое сочувствие?..

Тут дверь задрожала от мощных ударов. Боже мой, это были Дов и Довалэ!

– Ну, солдат! – набросились они на меня, хорошо отбивая бока. – Так ты в порядке! Мы ведь сразу примчались к тебе в Тель Ашомер, но ты никого не узнавал, сукин сын. Решили, что тебе хана, а ты вон какой, только похудел сильно.

– Я ничего. А у вас что? Много работы?

– Да все рутина. Хотя иногда бывает кое-что интересное. Давай расскажем ему о Гвинее, а Довалэ?

– Гвиане! – поправил тот. – Ты умрешь со смеху, – они уже похохатывали, – я в жизни никогда так не смеялся. Думал, меня хватит удар.

– Да в чем было дело? – нетерпеливо спрашивал я.

– Понимаешь, месяца три назад приезжает в страну президент Гвинеи.

– Гвианы, – перебил Довалэ.

– Ну, бросьте вы, дальше!

Тут Довалэ глянул на часы:

– Господи, да нам пора обратно!

– А как же Гвинея?

– Гвиана! В другой раз.

– Друзья, это не честно! Словно соблазнить девушку и убежать.

– Что ж, старина, главное работа. Хотя знаешь что? Едем с нами, по дороге и узнаешь. Да и ребят увидишь!

Я растерялся:

– Ну, так сразу!

– Ты хочешь услышать эту историю или нет? Одевайся!

– А моя рана? Не хочется людей пугать.

– У тебя есть шляпа. Где она?

Они быстро напялили на меня свитер, шляпу, и вот мы уже в машине.

– Ты будешь вести? – спросил Довалэ приятеля и повернулся ко мне. – Значит так. Приезжает к нам президент Гвианы.

– Гвинеи!

– Ладно. Вся наша верхушка присутствует в аэропорту. Как водится, красный ковер, цветы, оркестр. Подкатывают лестницу, и выходит такой плюгавый заморыш с лентой через плечо. Играют гимн Гвинеи. Доволен? – спрашивает он Дова. – Наши обнимают его, подводят к трибуне, тот берет микрофон и начинает говорить… Марк, держись за кресло, ты сейчас упадешь – на идиш!

– Не может быть! – ахнул я. – Почему?

– Это, наверное, единственный чужой язык, который он знал. Ну, все наши бонзы стоят пунцовые, потому что никто ничего не понимает, кроме, может быть, Переса. А у нас в аппаратной все чуть не плачут от смеха. Наконец, директор, который тоже был с нами, кричит:

– Снимайте это к черту!

Режиссер переходит с аэродрома на студию, где сидит диктор с выпученными глазами, который вдруг говорит:

– Эйпцехун а майнсэ!

Мы в машине все тряслись от хохота, и Дов чуть не задавил охранника в воротах студии.

В коридоре было тихо, прохладно. Все, как положено в обеденный перерыв, толпились в буфете. Но слух о моем прибытии заставил всех позабыть о еде:

– А, герой!

Мужчины нещадно били меня по спине, требовали померить шляпу, женщины, глядя на мои бинты, охали и ахали. Главный оператор обрадовался: молодец, что прибыл, у нас людей не хватает, половина в отпуске. Я так и сказал Дову и Довалэ: если он в порядке, притащите его правдами и неправдами.