Рам Ларсин - Сад взрывающихся яблок (сборник)

Эти слова показались мне странными, и я спросил:

– Скажи, когда приезжал в страну президент Гвинеи?

– Гвинеи?

– Или Гвианы.

– Не знаю, я долго был заграницей.

– “Сукины дети”! – подумал я, впрочем, совершенно беззлобно.

Тут появилась Лина, секретарь директора.

– Марк, Марк, звонила твоя жена, напомнила, что тебе нужно принять лекарство ровно в час.

– Ладно, – нахмурился я.

– Нет, она требовала, чтобы кто-нибудь присутствовал при этом. Меня на месте не было, и она говорила все это Самому, представляешь? Ну-ка, давай!

Раздосадованный, я достал из кармана таблетку и проглотил под общий смех.

Когда все разошлись, главный сказал:

– Вот что, для начала можешь поработать в малой студии. Там, как всегда, очень просто – учебная программа.

Я сразу разволновался: снова стоять за камерой, пробовать фокус, диафрагму, зум. Ну, ничего, попробуем. Передо мной – большой террариум со всевозможными гадами, ящерицами, лягушками.

– Марк, барух аба! – звучит в наушниках голос Илана, режиссера. – Нужно добавить несколько крупных планов к передаче, которую мы записали вчера. Будь начеку, если увидишь, что какой-нибудь похотливый самец влезает на самку, уходи в сторону, не дай им леиздаен в кадре (на иврите это звучит не так грубо, как на русском).

Я слышу, что Рита, редактор, говорит ему, смеясь:

– Ты полегче, Марк очень деликатен.

– Был, – замечаю я в микрофон.

Мы долго возились с пресмыкающимися, снимая их не очень симпатичные морды в профиль и в анфас. И было мгновение, когда мне показалось, что одно из этих чудищ… не животное, а… мне стало страшно… я не мог найти нужную диафрагму… Но тут, к счастью, запись окончилась, а я сидел, опустошенный, закрыв глаза, пока не очнулся от знакомого голоса:

– Марк!

Это была Нина.

– Я говорил, что он здесь! – сказал Дов.

Мы вышли в коридор, и меня чуть не сбила тележка с огромным фонарем, которую везли два осветителя.

– Марк! – окликнул меня один из них. – Ты ведь фронтовик, скажи этому тембелю, правда, что левые проиграли войну в Йом Кипур?

– Правда, – кивнул я.

Другой возразил:

– Брось! Только последний тембель не знает, что правые отдали Азу арабам. Верно, Марк?

Я с удовольствием включился в этот вечный спор:

– Верно!

Оба возмущенно глянули на меня и гаркнули в один голос:

– Тембель!

Я потянул Нину во двор, и когда мы выехали из ворот, дорогу нам перешел сильный, кряжистый человек. Внезапно меня словно ударило что-то в сердце. Смуглое лицо этого человека ничем особым не выделялось, но я узнал его – болью моей раны, кровью, вылитой из моих вен, собственной нынешней неполноценностью. Я знал: это он.

– Наш садовник, – сказал охранник, перехватив мой взгляд.

– Эй! – закричал я, выходя из машины.

Тот остановился. Я никак не мог вспомнить его имя. Унимая дрожь во всем теле, спросил:

– Узнаешь меня?

Он никак не реагировал на мой вопрос.

– Это ты был там, на Голанах!

– Я?

– Ты! Из-за тебя покалечило меня и моего друга!

Выражение неприязни исказило его до сих пор спокойную физиономию.

– Ерунда это! – он двинулся дальше. – Халас!

– Жеребчинский! – приветствовал меня кто-то из проходящих коллег… или то был наш самал… и вдруг все поплыло перед моими глазами, я увидел среди густых деревьев парня в куфие, который нес корзину с яблоками и не сводил с меня ненавидящего взгляда…

– Стой! – вырвался у меня отчаянный крик. – Ты никуда не уйдешь!

Кинувшись к нему, я стал заламывать ему руки назад, он сопротивлялся, Нина отрывала меня от него, собравшиеся люди кричали, суетясь, пока всех не остановила пронзительная сирена. Двое дюжих полицейских быстро разняли нас, старший начал писать донесение, но узнав, что я инвалид войны, велел Нине немедленно везти меня к врачу…

И круг замкнулся…

Я снова в больнице, оглушенный всевозможными препаратами и процедурами, из которых самое эффективное – Нина, утром, днем и вечером.

Здесь мало что напоминает Тель Ашомер – очень тихо, пациенты большую часть времени проводят в палатах. Вокруг разбит прекрасный сад, но по ухоженным аллеям бродят редкие больные, очевидно, те, кому доверяют быть одним. Обычно они шепчут что-то сами себе, разводят руками, и почти не общаются с другими.

Иногда санитары выводят гулять странного приземистого человека, который делает не очень приличные жесты, и у меня мелькает невероятная мысль, что это… тот оскандалившийся министр, которого осудили за изнасилование сотрудницы и, говорят, когда объявили приговор, он помешался в рассудке.

Чаще других появляется маленькая рыжая женщина, которая останавливает проходящих мимо и настойчиво спрашивает их о чем-то, но, не дождавшись ответа, идет дальше. Потом она вдруг останавливается и растерянно смотрит вокруг, словно желая вспомнить, что привело ее сюда.

Я тоже замечаю, что мое прошлое становится все меньше понятным мне, хотя редкие посетители иногда напоминают о том, что было.

Как-то явился следователь из военной прокуратуры в сопровождении усатого, очень любезного и многословного доктора Минковского. Майор с черной повязкой на левом глазу был подчеркнуто официален.

– Вынужден побеспокоить вас, – сказал мне гость. – До сих пор врачи не позволяли нам расспросить вас о взрыве в вашей части, но после недавней стычки с арабом возникла срочная необходимость прояснить некоторые детали. Ведь эти два факта связаны, правда?

– Муж считает, – вмешалась Нина, – что это и есть тот, из-за которого был взрыв на Голанах.

Офицер нахмурился:

– Простите, я бы предпочел свидетельство от первого лица, – он повернулся ко мне. – Как вы сами видите то, что было там?

Я порылся в памяти:

– Да, вспоминаю… хотя не совсем отчетливо… яблоневый сад… очень красивый…

– И? – подбадривал меня майор.

Я смущенно улыбался.

Минковский пояснил:

– Действие барбитуратов.

– Кстати, – напомнила Нина, – у тебя еще сегодня углеводородная ванна!

Майор отвел врача к окну, но краем уха я слышал их разговор:

– Нельзя ли прекратить лечение на несколько дней?

– Нет. Пациент начал цикл новых процедур для подавления агрессии, источник которой – тот пресловутый взрыв. А вы хотите все вернуть обратно. – Минковский нервно теребил седые усы. – Самое опасное – направлять его и без того неуравновешенную психику в разные стороны.

– Черт возьми! – майор хотел сказать что-то покрепче, но осекся и только поправил черную повязку.

Они коротко попрощались с нами. Проходя мимо, следователь кинул на меня острый испытывающий взгляд в котором, казалось, участвовал и тот, закрытый глаз, и там была досада, пренебрежение… насмешка! Лицо мое вспыхнуло как от пощечины. На мгновение, невероятным усилием воли мне удалось разорвать туман, окружавший меня, и я увидел бескрайнее синее небо и легко плавающие облака, чудесный сад с сочными красными плодами – и его, его, погубившего меня и всю эту красоту.