Мария Цейтлин - Возвращение в будущее

– А ещё можно ей туда цветочки положить, – предложила я.

– Ага! Пойдёт там искать себе Дюймовочку! – сострил Гиля.

Мы так и сделали. До вечера провозились с лягушкой, а на ночь решили, чтобы она не сбежала, накрыть её этим самым тазом. И, опрокинув на голову бедной лягушки её так называемый дом, мы отправились спать.

Утром, разумеется, надо спешить в школу, какая там лягушка! О ней никто и не вспомнил. И просидела она, накрытая медным тазом, весь день до вечера, пока мы о ней не вспомнили и, предчувствуя беду, не кинулись сломя голову в огород спасать лягушку. Мы нашли таз на том же самом месте, куда его положили. Значит, лягушка была там!

– Осторожно поднимай, чтобы она не выскочила, – предупредила я брата. Гиля приподнял таз… никто оттуда не выпрыгнул. Тогда он откинул его и… что мы увидели? Вместо лягушки на земле лежал маленький высохший скелетик. Бедняжка заживо сварилась, оставшись без воды в плену лоханки, которой мы её так необдуманно накрыли.

– Что же мы наделали! – воскликнул Гиля, – лягушки же не могут жить без воды, как я мог забыть это! Ну, чего ты сейчас ревёшь? Мы сами виноваты: забыли о ней на целый день.

– А я уже хотела рассказать Ите, что у нас есть ручная лягушка, – всхлипывала я.

– Хорошо, что не рассказала никому. Ладно, – сказал Гиля, – давай хоть похороним её по-человечески.

– Давай, – согласилась я, – давай отнесём её на наше кладбище и там похороним.

Так и решили. Надо сказать, что “наше кладбище” находилось за домом возле забора. Там под кустом мы рыли лунки и время от времени хоронили найденных дохлых воробьёв, ласточек. А потом день – два таскали клевер на крохотные могилки, пока не забывали о них. И сюда же мы принесли нашу многострадальную лягушку, вернее то, что от неё осталось. Об этом печальном происшествии никто не узнал. Мы с Гилей решили никому не говорить, ни родителям, ни друзьям. Правда, Мишка Сидаревский, знавший об этом “кладбище”, видел, что мы там возились, и спросил, кого мы хоронили. Мы ответили, что опять нашли дохлого воробья.

Весёлых историй с моим старшим братом было предостаточно. И большинство этих историй имели одинаковый конец – они заканчивались трёпкой.

Гиля с детства не любил молоко. Он его просто ненавидел. Страшнейшим наказанием было для него выпивать стакан молока. Но маме такое наказание, видимо, очень нравилось, потому что она ежедневно его устраивала для нас с Гилей. Она сажала нас за стол, ставила перед каждым кружку молока и ломтик хлеба или булочку. Булка, конечно, съедалась Гилей без возражений. А вот молоко – эта пытка длилась долго. Но мой находчивый брат очень быстро придумал выход из положения.

Стол, за которым мы сидели, стоял у окна. Как только мама, поставив перед нами кружки с проклятым молоком, отворачивалась, Гиля, который старался сесть как можно ближе к окну, недолго думая, хватал кружку и выплёскивал её содержимое на улицу. Возвращаясь, мама видела, что кружка пуста, хлеб съеден, хвалила Гилю и отпускала гулять. Этот фокус ему долго сходил с рук.

Как-то раз он чуть не попался. Мама только налила молоко, отвернулась к печке, а Гиля – хлоп и покончил с проблемой. Мама оглянуться не успела. Поворачивается, а молоко уже “выпито”.

– Так быстро?! – изумилась она. – Ты был такой голодный?

– Да, – опрометчиво ответил Гиля.

– Давай, ещё налью, – сказала мама.

Гиля в ужасе покосился в сторону бидона с молоком, потом посмотрел на меня, взглядом моля о помощи. Я быстро сообразила, что можно сделать.

– Мама, а оладушки будут? – спросила я.

– Какие оладушки?

– Ну, ты же обещала оладушки!

Мама заглянула в бидон; молока там, видимо, было немного.

– Тут не хватит и на оладушки, и пить…

– Я не хочу, мама, лучше оладушки сделай! – обрадовался Гиля.

Но однажды мой брат всё-таки попался. Выливая молоко, он не очень заботился о том, на что это молоко попадает. А под окошком у нас росла травка. И вот как-то мама, выйдя в огород, случайно увидела, что у травы под окном кухни странный оттенок. “Откуда у нас белая травка растёт?” – с удивлением подумала мама.

Подойдя поближе, она стала внимательно, подобно сыщику, изучать странное явление и вскоре были обнаружены улики в виде свежих капель молока. Тогда маме стало ясно происхождение странного оттенка травы. Злоумышленник был выявлен. Войдя в кухню, мама схватила полотенце и погналась за Гилей, приговаривая:

– Ах ты, паршивец! Молоко ты будешь выливать!

Но трёпка с полотенцем – это ерунда. Вот когда мама заставила Гилю на её глазах выпивать молоко, тогда мой бедный брат понял, что такое наказание!

Итак, Айзек и Сара Сидаревские были нашими самыми ближайшими соседями. И они не только делили с нами кров, они были по-настоящему очень близкими, родными людьми. Наши семьи во всём друг другу доверяли, всем делились. Тяжелый домашний труд не казался нашим мамам таким тяжким, когда они делали что-то вместе, развлекая друг друга: и время проходило быстрее, и работа казалась легче. А работы этой хватало: в огороде грядки прополоть, натаскать воду из колодца, который находился на Вербовой, дальше синагоги, через несколько домов от нас, бельё носить полоскать на речку… На рынок тоже ходили вместе, правда, чаще эта обязанность возлагалась на нас, детей.

Кроме Сидаревских, жила в соседнем доме еврейская семья Зейтман – Яков и Хава. У них было шестеро сыновей: Хаим, Наум, Ицик, Фима, Боря и Додик. И ни одной дочери. Хава упорно мечтала о девочке, каждый раз ожидала, что родится дочь и предупреждала своего мужа, чтобы он даже не смел надеяться на то, что будет ещё один сын, потому что ей уже достаточно! “Хавале, ну что ты такое говоришь!” – восклицал дядя Яков. “Это я ещё молчу!” – отвечала Хава и продолжала мечтать о том, какая у неё будет красавица дочка. Но, когда в очередной раз на свет появлялся мальчик, она объявляла, что всегда знала, что была уверена, что непременно будет сын, потому что у неё такие хорошие, такие красивые и умные мальчики, и самые лучшие сыновья – таких ни у кого больше нет! “Хавале, ну что ты такое говоришь!” – твердил её муж, улыбаясь, а она ему в ответ: “Только попробуй сказать, что это не так!” Забегая вперёд, скажу, что, в конце концов, её мечта сбылась и на исходе 1940-го года, когда их старшему Хаиму исполнилось восемнадцать, в семье Зейтман после ещё одного мальчика, имени которого я не помню, родилась долгожданная дочка Ривка.

На Вербовой, в доме напротив нашего, жила русская семья Игнатовых. Мужа звали Николай, а жену его… Степаниха. Отчего за ней закрепилось это прозвище, никто уже не помнил, но так её называли. Это была очень колоритная дама – крупная, кровь с молоком, сильная, не знавшая ни хвори, ни усталости, несущая на своих плечах дом, сад, огород, курятник, троих детей и мужа. И кроме всего этого Степаниха успевала собрать не только свежий салат со своих грядок и яйца от несушек, но и все свежие новости с ближних улиц… и не только с ближних. Она умудрялась всё про всех знать, всегда быть в курсе последних событий. Если появлялись какие-то слухи, туманные сведения, у нас говорили: “Надо Степаниху спросить, она будет знать”. К Степанихе шли за новостями, как в газетный киоск за свежими газетами.