Мария Цейтлин - Возвращение в будущее

классный руководитель

Бычковская

17 мая 1939 г.

Получив это письмо, мама не могла скрыть своего счастья, и каждое подобное письмо или похвальная грамота моя или Гили становились предметом её гордости, потому что больше всего на свете она мечтала о том, чтобы её дети получили образование – то, чего ей самой не суждено было иметь.

Папу звали Абрамом; так его звали соседи и знакомые. Мама называла его Абрашей. И, разумеется, когда меня в школе спросили, как моё отчество, я ответила:

– Абрамовна.

Однажды, помогая маме укладывать одежду в шкаф, я случайно уронила папин пиджак. Подняв его и отряхнув, я заметила, что из кармана выпали какие-то бумаги.

– Мама, тут письмо какое-то и паспорт, – сказала я, поднимая документы. Разумеется, я не могла удержаться от того, чтобы не заглянуть в эту книжечку, впервые попавшую мне в руки. Открыв паспорт, я увидела фотографию моего красивого папочки и рядом имя: “Цейтлин Залман Гильевич”. Как же так?

Ведь нашего папу все зовут Абрамом! – Мама, а почему здесь имя “Залман”? Папа ведь Абрам?

Мама ничего не ответила. Она подошла ко мне, взяла из моих рук документы и вернула их обратно в карман пиджака. Но я не собиралась сдаваться. Как же так? Выходит, у папы другое имя? Как такое может быть? Мама, видя, что ей от меня так просто не отделаться, сказала:

– Папино настоящее имя Абрам. А Залманом звали его старшего брата.

– У папы был брат? – удивилась я. Мы знали только папиных сестёр Зелду, Эстер, Цилю и Любу. Тётя Зелда вместе с дедушкой Исааком часто к нам приезжали с детьми. Циля и Люба жили в Могилёве и тоже нас навещали не редко. Больше мы ничего не знали о папиной семье, нам никогда об этом не рассказывали, а мы не спрашивали. И вдруг узнав, что у папы был брат, я решила всё выведать.

– А что ним случилось? – спросила я.

Но мама не отвечала. Она смотрела застывшим взглядом куда-то в пустоту, потом тихо вздохнула и, посмотрев на меня, сказала:

– Папа очень любил его… Это всё случилось в один год, сначала смерть Залмана, а потом…

И мама рассказала мне, что у папы кроме четырёх сестёр было четыре брата. В Первую Мировую из этого самого дома они проводили Залмана на фронт, откуда ему не суждено было вернуться… Абрам закончил хедер и еврейское ремесленное училище. В то время в стране был страшный голод, разруха, эпидемии тифа на фоне гражданской войны, когда то белые, то красные отряды повстанцев проходили по городам и деревням, вербуя население. “Приходили белые – записывали в белые, приходили красные – записывали в красные” – рассказывал отец. Чтобы как-то помочь бедствующей семье и самому спастись от голода, Абрам, взяв документы погибшего старшего брата, записался в армию; повезло попасть к красным, в Первую Конную – ту самую, под командованием Будёного. В Гомельской дивизии он прослужил оружейником до 1921 года. Вернувшись с фронта домой, отец попал с одной войны на другую; ему пришлось бороться с эпидемией тифа, которая за две недели унесла жизни почти всех близких – один за другим умерли родители, братья… Папа тогда хотел застрелиться. Что спасло его? Что остановило его руку? Что тогда вернуло его к жизни, заставило продолжить борьбу и идти дальше, не обращая внимания на жуткую боль утраты? Какая внутренняя сила помогла ему не только сохранить рассудок, но и вернуть жажду жизни? Никогда нельзя забывать, что Бог создаёт для нас лекарство прежде, чем посылает нам болезнь. И вскоре, такое лекарство в образе красивой, благонравной девушки Биты… или Лены, как её все называли, вернуло отца к жизни.

Я уверена, что именно благодаря маме к папе вернулась надежда, любовь, желание жить. Тяжкое это испытание – в одночасье потерять всех самых близких людей, и оттого семья, его собственная семья, была для него всем, и он делал всё, чтобы сохранить и защитить её. Когда вдруг случалось кому-то из нас заболеть, папа места себе не находил. Если ребёнку плохо, он мог не спать, не есть, сидеть у кроватки, мог среди ночи кинуться за доктором, поднять соседей, если надо отвезти ребёнка в больницу, казалось, что он может сделать всё, что угодно, перевернуть небо и землю – только бы ни с кем из нас ничего не случилось.

Помню такой случай в середине 30-ых. Наш Алик совсем крошкой был. Он и младшие дети Сидаревских – близнецы, мальчик и девочка – тяжело заболели. Не помню, чем именно, но всем троим было очень плохо. Родители не знали, что делать, где искать помощи. Папа в полночь отправился за врачом. Был в Могилёве некий доктор Лурье – врач от бога. Он мог поставить диагноз по одному только взгляду на больного.

И никогда не ошибался. Бывало, несут к нему больного, а он ещё с порога видит, чем болен несчастный и сколько ему осталось. К рассвету отец привёл этого доктора. Тот осмотрел малышей и сказал:

– Мальчики будут жить. Вот рецепт, возьмите…

– Мальчики? – переспросил Айзек, бледнея, – а девочка? Моя дочка, доктор?

Что должен чувствовать врач, понимая, что его пациент обречен, и он уже ничего не может сделать, чтобы вернуть его к жизни? Ощущать своё бессилие в борьбе с природой, с жестокой болезнью – какого это? А сообщить семье, в тревожной надежде ожидающей вердикта врача, семье, которая верит этому самому врачу, как Господу Богу, которому одному подвластны жизнь и смерть? Но эта семья ждёт чуда от него, от простого смертного. Каково это, сказать семье, что их близкий умирает и его уже не спасти? А если этот близкий – маленький ребёнок? Как сказать отцу, что его дитя не будет жить? Что должен испытывать врач, глядя в полные отчаяния и мольбы глаза отца? Как выдержать взгляд человека, ожидающего услышать смертный приговор своему ребёнку?

Доктор Лурье опустил глаза.

– Я не Господь Бог, – тихо сказал он – простите меня.

– Что вы говорите, доктор?! – воскликнула Сара – Вы же можете спасти мою девочку! Вы же можете! Скажите, мы любое лекарство достанем!

– Доктор, постойте! Моему ребёнку плохо! Помогите, доктор! – кричал Айзек. Но доктор готов был бежать на край света от этих умоляющих глаз и от своего бессилия…

Доктор Лурье не ошибся. И наш Алик, и маленький Рома Сидаревский вскоре поправились. Но сестра-близнец Ромы, промучившись три дня, умерла. Что творилось с её родителями, я вовек не забуду. Айзек, совсем обезумев от горя, бился головой о стену. Мы боялись, что он наложит на себя руки. Никогда, ни прежде, ни после, я не видела, чтобы отец так оплакивал своего ребёнка.

Папа работал лудильщиком автоклавов на химзаводе на окраине города по ту сторону Днепра. Это была очень тяжёлая и очень ответственная работа. Он был первоклассным мастером, и, что не менее важно – был предан своей работе, не умел нарушать дисциплину, был способен работать в любых условиях. И за это его ценили и уважали. Помимо основной работы у папы часто бывали заказы от соседей, знакомых: где крышу починить, где ещё что-то, он подрабатывал и кровельщиком, и жестянщиком… У папы были золотые руки, он брался за любую работу, а деньги отдавал маме и только просил у неё три рубля на водку. Бывало, вечером папа придёт выпивший, не говоря ничего, сядет за стол, положит голову на окрещённые руки и заснёт. У мамы к его приходу всегда была готова лохань с водой для умывания и чистое бельё. Поспав за столом, папа вставал, умывался и садился ужинать… Никогда родители не ссорились, не ругались, любой спор, едва возникнув, заканчивался какой-нибудь шуткой.