Виктор Казаков - Режимный город

К неожиданно подступившей к семье бедности Мария Павловна, кажется, уже начинала привыкать, а чтобы совсем утешиться, часто вспоминала жизнь в войну – несравненно более тяжелую, чем нынешняя («уронишь, бывало, крошку хлеба на пол и поднимешь»). Но иногда она, узнав об очередном повышении цен, всё же впадала в уныние и начинала думать сердито и даже зло: до «перестройки», конечно, тоже не питались разносолами, но хлеб, селедку, молоко, крупу, картошку, к празднику водку можно было на зарплату купить. А что сейчас?

По поводу того, что происходило в стране сейчас , в квартире Савичевых в последние месяцы часто случались споры и даже ссоры, потому что Владислав Владимирович, в отличие от жены, спорил как будто и спокойно, однако слова часто подбирал обидные. Например, однажды сказал: «Тот, кому ничего, кроме хлеба, селедки, а также водки, в жизни не нужно, будет, конечно, выворачивать шею к твоему, Маруся, социализму; но в России, слава Богу, ещё живут не только вороватые люмпены»… Спор, обычно начинавшийся с обсуждения простых бытовых проблем, иногда уводил супругов в лоно большой политики, где, к ужасу Марии Павловны, она всё чаще стала обнаруживать признаки даже мировоззренческих разногласий с мужем.

Единственным утешением в нынешней жизни была надежда на то, что смутное время в стране скоро кончится, ЦК партии обретет былой авторитет и прикажет восстановить всё, как было.

…От размышлений ее отвлек знакомый женский голос:

– С добрым утречком, Мария Павловна!

Савичева остановилась и, близоруко щурясь, всмотрелась в противоположную сторону улицы. Там, на тротуаре, держа за руку маленькую девочку в коричневом платье, стояла когда-то работавшая на фабрике уборщицей Шура. Была она в парусиновых тапочках, длинном старом сарафане и давно выцветшем пиджаке – кажется, в том самом, в котором до ухода на пенсию подметала коридоры фабрики.

«Совсем не следит за собой», – узнав Шуру, с укором подумала Савичева, но тут же и устыдилась этой, возможно, не до конца справедливой мысли.

– Здравствуй, – Мария Павловна подождала, когда Шура перейдет улицу. – Ну, как живешь?

– Да так… Вот идем с внучкой в садик, – Шура улыбнулась девочке, уцепившейся в ее сарафан. И вдруг заговорила хорошо знакомыми Савичевой интонациями – так она, бывало, пересказывала в парткоме свои бесчисленные неприятности, без которых, кажется, не обходился ни один день шуриной жизни: – Представляете, Мария Павловна? Вчера с Леночкой приходим в садик, а заведующая сердито спрашивает меня: «Зачем, – говорит, – вы рассказываете Леночке истории из «Библии»? Она эти истории пересказывает детям». Мне бы помолчать, а я ей – встречный вопрос: «А почему, – говорю, – Леночка дома не пересказывает истории, которые вы тут детям читаете?» Ну, заведующая разобиделась: «Вы, – говорит, – мешаете нашей идеологической работе!»

– Атеизм в людях надо воспитывать с детства, – нахмурившись, сказала Мария Павловна и, чтобы не продолжать не вовремя начатый разговор, миролюбиво спросила:

– Как чувствуешь себя, Шура, на пенсии?

– Перестраиваюсь, как все, – Шура неуверенно пожала плечами: – Вслед за зятем Толиком третьего дня вышла из партии.

– Ты с ума сошла!

– Толик говорит…

Не дослушав Шуру и торопливо попрощавшись с ней, Савичева поспешила покинуть место, где уже, кажется, запахло дымком идеологического пожара.

Впрочем, до самого пожара дело в то утро вряд ли дошло бы. Савичева хорошо представляла себе интеллектуальные возможности Шуры, а о степени «нового мышления» её зятя Толика – как видно, по пьянке уговорившего тещу выйти из партии, – легко догадывалась. Поэтому спорить на тротуаре она в любом случае, даже если бы и не торопилась за покупками, не стала бы.

И всё-таки встреча с Шурой расстроила Марию Павловну: поступок бывшей уборщицы был изменой не только партии, но и ей лично, когда-то рекомендовавшей Шуру в «передовые ряды».

Вскоре Мария Павловна свернула в переулок, который минут через десять уперся в ворота рынка.

Еще недавно клинские обыватели приходили на городской рынок не только для того, чтобы купить здесь продукты. У торговых рядов, переполненных овощами, фруктами, рыбой, дичью, прочей снедью, которая привозилась сюда со всей округи, интересно было и просто потешить глаз, полюбоваться на праздник запахов, красок и форм, экспромтом созданных природой; ценилась и возможность тут же, у рядов, бесплатно посмотреть народные, искрившиеся интернациональным юмором спектакли-торги. Женщины на рынке узнавали новости, а мужчины обменивались соображениями , при этом быстро организовывались в компании по интересам, а поскольку интересы у компаний, в конце концов, оказывались похожими, все к полудню сходились в большом, пахнувшем вином и жареным мясом буфете.

Время то прошло, стало забываться…

Когда Мария Павловна миновала металлические ворота рынка, ей открылись безлюдная площадь, усеянная стайками голубей, и почти пустые торговые ряды, между которыми быстро шныряли люди с хозяйственными сумками. Десятка полтора продавцов, рассредоточившись вдоль длинных лавок, предлагали обычный, но сильно подорожавший за последний год товар – картошку, помидоры, кабачки…

Посреди рыночной площади две ещё не состарившиеся женщины, в одинаковых байковых халатах и с одинаковыми тощими «авоськами» в руках (из ячеек их «авосек» выглядывали картошка и маленькие кочаны капусты), громко, бесстыже и, по-видимому, уже давно скандалили. Никто из посетителей рынка не прислушивался к их разговору, не старался понять, вокруг чего они плели свою канитель, только голуби при особо громких восклицаниях на некоторое время переставали крыльями взбивать пыль.

К тому времени, когда Мария Павловна пришла на рынок, диалог женщин заметно выдыхался, стороны, всё ещё не желавшие мира, с трудом находили продолжение своим сюжетам и поэтому уже говорили друг другу что попало.

– У вас, Нина Васильевна, – жалила соперницу одна из скандалисток, – язык и туда и сюда! Что вы всем рассказываете, что мы у вас зимой уголь воровали?

– А вы, Тамара Ильинична, что говорите, что мы вас на седьмое ноября объели, когда в гостях у вас были? Вот мы к вам больше и не заходим! Не заходили и на Новый год!

– Вы бы зашли, но вам дулю показали!

В это время в спор встрял маленький и, кажется, уже совсем пьяный мужичок. До этого никем не замеченный, он будто пророс сквозь пыль, встал рядом с байковыми халатами и, подняв вверх дрожащий указательный палец, сказал опешившим от неожиданного появления мужичка и потому замолкнувшим женщинам:

– Бабы, заткнитесь. Скоро будет ещё хуже!

И, шатаясь, пошел вдоль пустого торгового ряда.