Виктор Казаков - Режимный город

«Автобусные станции у нас всюду одинаково сирые», – со вздохом подумал писатель и почувствовал подступившую к сердцу патриотическую скорбь.

Центральная улица оказалась метрах в двухстах от автостанции. Писатель сразу понял, что это она, – во-первых, потому что улица, судя по табличкам на домах, носила имя Вождя; во-вторых, была она значительно шире других и лежал на ней аккуратно заштопанный асфальт. Улица была застроена старинными крепкими домами, в которых располагались районные учреждения, магазины и службы быта.

Гуртовой обошел магазины главной улицы, надеясь купить что-нибудь полезное. Нужны ему были, например, заграничные лезвия для бритья, на которые он надеялся выменять у соседа по даче рулон рубероида; или погружной электрический насос «Малыш» – за него знакомый председатель колхоза обещал привезти писателю на дачу машину навоза; или шампунь для волос жене… Но ничего такого в магазинах не было.

В булочной стояла небольшая очередь и продавались серые батоны.

Проголодавшийся в дороге писатель купил батон и, пока шел в райком партии, съел его с немалым аппетитом.

Здание райкома располагалось на главной улице города. Это был двухэтажный кирпичный дом, построенный специально для власти лет десять назад.

По первому, застеленному линолиумом, этажу дома, где размещались небольшие и скромно меблированные кабинеты, гордо ходили, всем внешним видом и даже походкой демонстрируя государственную озабоченность и важность доверенного им занятия, молодые, серьёзные инструкторы. Второй этаж предназначался секретарям, и его облик заметно подчеркивал это обстоятельство: на полу здесь лежал дубовый паркет, коридор устилала тяжелая зеленая дорожка, а двери в большие кабинеты были обтянуты натуральной коричневой кожей; столы и стулья в кабинетах были отечественными, но, изготовленные по специальному заказу, отличались некоторой канцелярской изысканностью.

В половине девятого утра первый секретарь райкома Весенний – человек высокого роста, с большой головой, покрытой седой, но ещё густой и даже вьющейся шевелюрой, – вошел в свой кабинет. У дверей по привычке огляделся. На длинном столе, предназначавшемся для приглашенных , в белой вазе стоял букет полчаса назад срезанных уборщицей – на клумбе у входа в райком – красных роз; луч солнца дрожал на середине большого письменного стола, ещё свободного от бумаг; рядом, в углу, неколебимо стоял двухэтажный сейф, где хранились секретные документы, а на верхней полке под желтой фланелевой салфеткой лежал полагавшийся секретарю по должности черный пистолет; у стены, противоположной той, где был письменный стол, бесшумно отсекал секунды бронзовый маятник больших, как шкаф, напольных часов.

Так здесь было и вчера, и позавчера, и год и пять лет назад.

«И будет всегда», – как заклинание, произнес про себя Степан Федорович и, ухмыльнувшись, сел за стол.

Два природных свойства Весеннего способствовали его ни при каких обстоятельствах не иссякавшемуся оптимизму: Степан Федорович был незаурядно умён и ещё более незаурядно циничен. Благодаря этим, хорошо взаимодействовавшим друг с другом свойствам, он, в отличие от многих своих коллег (которых уже первые речи Горбачёва заставили нервничать), быстро просчитал перспективу «начатых по инициативе партии» реформ и хорошо представил себе, чем закончатся все эти, как он говорил, «московские стенания». Закончатся возвратом к прежнему порядку жизни (и произойдет это скоро и тоже по инициативе партии, но уже без Горбачёва), потому что для создания лелеемого прогрессистами демократического общества в государстве нет главного: за семь десятилетий партия создала крепкую, как гранит, и не поддающуюся изменениям социальную базу существующего строя – сделала народ, который, подобно дрессированному животному, способен двигаться только по периметру циркового круга и никогда не перескочит через барьер. Такому народу не нужна перестройка, тем более, что улучшение ему обещают через ухудшение жизни (понятно, что даже ремонт крыши дома временно ухудшает жизнь). Ну, а без поддержки народа, как справедливо учит самая передовая теория, любое государственное начинание обречено на провал…

Весенний привычным движением руки открыл блокнот-ежедневник.

«В десять – аппаратное совещание».

«К двум часам – в ЦК…»

В республиканский ЦК первых секретарей райкомов в последние дни стали вызывать часто, и это подтверждало правильность политических прогнозов Весеннего и укрепляло его лучшие надежды.

Писатель, одной рукой придерживая на плече большую, купленную в свое время в Болгарии сумку, а другой стряхивая с бороды хлебные крошки, по мраморным ступенькам поднялся на второй этаж райкома. В приемной пожилая мышка с сиреневым одуванчиком на голове, выслушав документалиста, сообщила ему, что «первого секретаря вызвали в Центральный комитет», но она – если, конечно, московский гость не возражает – может доложить о нем второму секретарю Дмитрию Ильичу Медведеву.

Гуртовой не возражал.

Медведев не любил не согласованных с ним заранее официальных встреч, поэтому, выслушав вошедшую в кабинет секретаршу, хотел было отказать гостю в аудиенции. Однако, секунду подумав, решил все-таки принять писателя и даже почувствовал к встрече с ним некоторый интерес.

Из всех пишущих Дмитрий Ильич до сих пор лично знал только одного человека – редактора районной газеты Марка Анатольевича Пшеничного, которого не любил за многое – например, за старомодные костюмы, имя (секретарь подозревал, что Пшеничный – еврей, хотя тот в документах писался украинцем), но главное – за бездарно редактируемую им четырехполоску «К сияющим вершинам». Медведев давно уже хотел поспособствовать переводу редактора на менее ответственный участок работы (например, в клинский гортоп), но сделать это мешал упорно ходивший в городе слух, что Пшеничный в свое время был послан в Клинск не республиканским ЦК, а самой Москвой.

Чтобы познакомиться еще с одним пишущим , Дмитрий Ильич и решил принять московского писателя. Не исключал секретарь и того, что Гуртовой, возможно, расскажет что-либо не известное Медведеву про жизнь столичной интеллигенции, за творчеством и политической деятельностью которой райком в то время следил внимательно и с некоторой опаской.

Документалист переступил порог двойной пахнувшей кожей двери и пока шел к письменному столу, за которым сидел Медведев, разглядел кабинет секретаря. Половина левой стены была заставлена шкафами с собраниями сочинений классиков марксизма-ленинизма, правую стену целиком занимали полки со знакомыми писателю книгами и брошюрами, разъяснявшими это учение. Оглядев стены и по привычке стараясь думать метафористично, Гуртовой сравнил их с хорошо укрепленными баррикадами.