Андрей Коржевский - Вербалайзер (сборник)

После ночного теплого дождя природа располагала к непосредственному общению, но на участке делать было нечего, а то что-нибудь и заставили бы, например, отвечать таблицу умножения (меня готовили к первому классу), и я поехал прокатиться. В белой такой футболочке. На первом же вираже колесо проскользнуло по мокрому сосновому корневищу, пересекавшему боевую тропу могикан и делаваров, мы с велосипедом быстренько поменялись местами, и с высоты своего положения он размашисто въехал мне педалью по голове. Через пять минут я торжественно вошел в дачную кухню в футболке красного цвета. Событием более занятным, чем лечение раны, нанесенной злодейским томагавком ирокеза, покушавшимся на мой скальп, был бабушкин обморок. Неделю меня с участка не выпускали. Ирокезы полностью завладели долиной реки Онтарио, а таблицу умножения я ненавижу и доселе, хотя вещь, конечно, удобная, отрицать не могу. Срок превентивного заключения истек, и мне было разрешено навестить приятелей на через одну даче. Коварные Лешка и Мишка подбили меня на спор отпустить руки в высшей точке подъема широкой качельной доски, подвешенной между двух сосен. «В красной рубашоночке, красивенький такой», я имел возможность повторно наблюдать бабушкин обморок, особо эффектный из-за того, что одна из ее ног была в гипсе, а костыли падают очень громко, в отличие от бабушек.

В другой половине лешка-мишкиной дачи обитала живая История, да еще какая, запечатленная братьями Васильевыми в самом первом советском истерне. С не помню как звали домработницей и очень немолодой дочерью Зиной там жила Анка-пулеметчица, да-да, та самая. Ну вы же помните – входит Петька и видит Чапаева в одних белых х/б подштанниках:

– Василий Иваныч, что это ты как Джавахарлал Неру?

– Во-первых, не Неру, а Нюру, а во-вторых, кому какое дело, кого я тут джавахарлал?

На самом деле Анку звали Мария Андреевна Попова, она была строгая хромающая старушенция, детских шалостей в секторе обстрела не одобрявшая. Раз в неделю, все честь по чести, к ней приезжала черная «Волга», доставлявшая кремлевский паек. Любопытная моя бабушка, с которой периодически Мария Андреевна делилась сомнениями по поводу внутренней политики нового (брежневского) руководства, спросила ее как-то:

– Мария Андреевна, а вот как оно на самом деле было? А то в кино – Петька, то-се, анекдоты всякие, а?

– Много чего на самом деле было, – тактично не то уклонилась от ответа Анка, не то уже действительно не помнила, но тайна эта и по сю пору велика есть.

Наш дачный дом делился на три части: в одной – мы; в другой ютилась дачная сторожиха Тамара с мужем – гласным, в отличие от нынешних Анонимных, алкоголиком Тихоном, поросенком Васькой и собакой Каро; в третьей – бывший начальник штаба легендарной Чапаевской дивизии, как он всегда представлялся, Володихин с женой и дочерью Лелей. Леля была лет тридцати, нехороша собой, но округлые ее дебелости, время от времени шедшие из летнего душа и кокетливо едва прикрытые простыней, изрядно привлекали мой наивный пытливый взор. Дача оказалась рассадником музыкальной культуры – помимо виолончели в первый сезон, в последующие я регулярно пару раз в день прослушивал в исполнении игравшей на фортепьянах Лели песню «Тбилисо, тарара-рара-ра-рара…», не знаю уж, чем она ей так нравилась, – вероятнее всего, сладостными ассоциациями. Противу ожиданий, Леля не стала женщиной гор и не научилась готовить лобио-сациви-харчо, нет, она вышла замуж за сына Чапаева, 60-летнего пехотного генерала, – кавалерия значение утратила. Соратники породнились в веках. Пела и супруга чапаевского начальника штаба, хрипло, невнятно и все похохатывала. Собственноушно слышанная мною исповедь володихинской супруги моей коммуникабельной бабушке:

– Ну что Орлова? Любовь Орлова, Любовь Орлова… А могла бы быть и не Орлова, да. Мы все были в оперетте, в подпевке, молоденькие, сиськи, ляжки, щас уж все скурвилось…

Точно! – подумал я за кустом сирени.

– Да… Пришел, помню, Александров, молодой, богатый, в костюме американском, всех обсмотрел, кого и общупал, а мне и говорит – давай, мол. А я не дала. Дура что ли, так давать, – ты подойди, предложи…

Чего она ему должна была дать-то? – задумался я, переместившись поближе, за шиповник.

– А Люба, она попроще была, да наглая, со мной потом и не здоровалась. А пела я лучше.

Насчет пения я ей не поверил, – Орлова, танцующая на цирковой пушке, была убедительнее.

2

Фильм «Цирк», где Петровичу тоже предлагалось петь, и другие шедевры показывали в двух малаховских киноточках – заводском клубе, где летом было душно и поэтому ходили туда мало, и в летнем кинотеатре у железнодорожной станции. Стены кинотеатра были условные, из ромбовидно сбитых дощечек, как в «Королевстве кривых зеркал», но дощечки густо переплетал девичий виноград, так что лучше было купить билет – 30 копеек, не шутка, два мороженых. Там я посмотрел и «Фантомаса», и «Миллион лет до нашей эры», причем очень меня удивляло, что первобытные женщины – все хорошо мытые блондинки, гораздо красивей Орловой. Милен Демонжо и положено было быть красивой, она же не первобытная, а из Парижа. Летний кинотеатр сломали, быстро построили типовой «Союз», фильмы стали хуже, но «Анжелики» с Мишель Мерьсе вызывали такой восторг, что книжку я прочитал уже в девять лет. Граф де Пейрак тосковал в подполье, Анжелика пробилась в Версаль, король настаивал, полный зал «Союза» гадал – даст или нет (я уже знал, что имелось в виду). Полумрак спальни, Анжелика готовится к королю, раздевается и накидывает на голое тело парчовый халат с собольей опушкой – зал замер.

– Мама, а она трусы надела? – маленькая девочка с двенадцатого ряда добилась такого же эффекта, какой бывает в любом кинозале при последней фразе фильма «В джазе только девушки». Только ржали дольше.

Жизнь на даче, вообще-то монотонная и однообразная, предоставляла время от времени развлечения в виде: приезжающих гостей, много пивших, евших и игравших в очко (дед постоянно выигрывал); Тихона, азартно охотившегося на Тамару с топором (что там ирокезы); сбора клубники и потребления ее, растертой с сахаром в пивной кружке и залитой молоком (в пополаме); неумеренного чтения под воблу (много) и едва поспевший «белый налив». Конан Дойль пугал мумией № 49, обвораживал Холмсом и Уотсоном, ловко прыгающими по болоту в погоне за негодяем Стэплтоном, покушавшимся на сэра Генри. Собака Баскервилей выскакивала из-за угла дачного забора, особенно часто после того, как на влажном песке я заметил огромные собачьи следы, уходящие, вот так раз, в никуда, а на самом деле – в траву. Открытое окно комнаты, в которой я спал, показывало забор, над которым в холодеющей темноте августовской ночи, поскрипывая, качался жестяной фонарь с неяркой лампой. Тихо, как назло тихо, никого, сейчас засну, а где все? а почему свет не погасили? Собака где-то там, собака, собака… Отведя глаза от окна к дверному проему проходной кухни, я увидел сидящую на пороге мышь. Как-то нехорошо она на меня смотрела, слишком уверенно. Дикий ужас. Дикий вопль. Мышь исчезла. На следующее утро похмелившийся, но еще не в дупель Тихон втолковывал бабушке, что ночью гудела заводская сирена гражданской обороны, – американцы, небось, напали, поди телевизор включи, может, скажут чего, а то ведь бомбанут, закурить не успеешь.