Андрей Коржевский - Вербалайзер (сборник)

Дяде было выделено природой исключительно громадное количество жизненных и физических сил. Чтобы не допустить нарушения закона сохранения энергии, природа позаботилась отнимать у него не меньше разного рода ресурсов при любой попытке созидательного действия. Начиная, например, копать дренажную канаву вдоль дачного участка моих родителей, он не принимал во внимание ее перспективную глубину и к середине канавы скрывался в ней по пояс. Это делало дальнейшие труды бессмысленными, но – не закапывать же? Канава объявлялась вершиной ирригационного творчества. И так далее.

Свою дачу он строил долго и трудно. И не раз. Прокуратура Союза, где дядя работал вовсе даже не прокурором, а зачем-то радиотехником, высоко оценив усердие, выделила ему участок в своем садоводческом товариществе. Это в Софрино. Все нормальные участки в огородном раю к тому времени были уж лет десять как застроены. Дяде достался кусок земли между двумя холмами метров по пятнадцать высотой, а с севера участок широкой вогнутой дугой ограничивала не значащаяся на картах речка метров двух шириной и хороших полутора – глубиной. Неудобье, так сказать. Понравилось там дяде. Расчет был на возможности его отчима, распоряжавшегося крупным арсеналом строительной техники. Пятьсот машин глинистого грунта было завезено на берег безымянной переплюйки. Забитые на восемь метров в землю сваи были разведены под фантастическим углом первым же паводком, река не пожелала течь по заново выкопанному руслу. Постановление ЦК КПСС о свободе творчества в дачном строительстве вышло на следующий после слома второго этажа день – конек крыши на три метра превзошел высоту, допускавшуюся действовавшим постановлением. И тому подобное. Но потом.

А когда дядя позвал меня взглянуть на свои угодья, был только пустой сарайчик у речки. В самой широкой части водной артерии под углом в 45 градусов почему-то торчала бетонная труба почти метрового диаметра. Мне было пятнадцать лет, был май, часто дождило.

– Слушай, завтра пятница, делать тебе все равно не хера, в школу что ль пойдешь, поедем со мной на дачу, заодно поможешь.

– Чего помогать-то? – я уже тогда был довольно предусмотрителен.

– Там увидим. Значит, завтра в десять возле Прокуратуры.

– А чего это я туда попрусь, встретимся на Ярославском.

– Ты, вот что, не пизди-ка. Я заскочу туда гвозди забрать, еще говно кой-какое, все не унесу.

Какие гвозди в Прокуратуре? – подумал я, плохо еще знакомый с социалистическим способом хозяйствования. В половине одиннадцатого назавтра из ворот здания на Пушкинской улице вышел серьезно отягощенный дядя и тотчас вручил мне средних размеров портфель с ободранной ручкой. Взяв портфель, я его немедленно уронил – подлянки в виде двадцати кг 150-мм гвоздей не ждал.

– Так, давай попиздили, нас уже в Мытищах ждут.

– В каких Мытищах, это же в Софрино!

– Там я обещал одному телевизор его посмотреть. Заодно и пообедаем, – логично заключил дядя.

Он действительно отлично ремонтировал советские телевизоры, черно-белые и цветные. Когда я женился и переехал к жене – да, да, но что делать? – дядя приехал починить женин древний «Рубин», потому что 750 рублей на покупку нового у меня еще не было. Пока происходила починка, мы заглотили три бутылки холодненькой, дядя отбыл, а я поставил заднюю крышку телевизора поверх блока предохранителей с силовым шнуром и сунул вилку в розетку. Это – вещь, кто понимает. Отлетев метра на три, я навсегда утратил и веру жены в мои электротехнические дарования, и ее телевизор. Через несколько лет дядя трудился в телемастерской на Арбате и попросил меня отвезти оттуда к нему на дачу боковые стояки от двух советских парковых скамеек, – где-то он их умыкнул. Стояки легко влезли в жигулевский багажник, мы прекрасно съездили. Год спустя я чуть было не взлетел на воздух – в багажник вылилось литров двадцать бензина из потекшего бензобака, и я открыл крышку, имея в зубах сигарету. Было сильно ветрено. Надо ли говорить, что бак был продолблен здоровенным шурупом, упавшим под него из дядиных скамеечных стояков. В начале 90-х мой любимый родственник торговал матрешками у Новодевичьего и продолжал дачную модернизацию. До Мытищ мы втроем – дядя, портфель и я – добрались без приключений и моих рук, оторванных гвоздями. Осмотр ущербного телеустройства занял чуть больше десяти минут, выяснилось, что починить его – два пальца обоссать, но отсутствует необходимый селеновый элемент. Пора обедать.

– Что у нас обедать? – поинтересовался у жены гостеприимный владелец сгоревшего селенового элемента.

– Окрошка.

– Так а квас?

Хватит и одной попытки, чтобы угадать, что за квасом пошел я. Кстати, забегая вперед, с той поры я не ем окрошку, а чуть погодя приобрел стойкое отвращение к петрушке, причем в схожих обстоятельствах. Под окрошку и рассуждения о преимуществах проживания в Мытищах разошлись две по 0,7 теплой «Кубанской». К тому времени я уже не был полным дилетантом в любимом занятии В. Ерофеева, но – на секундочку! – мне было пятнадцать лет, жарко и гвозди! Да, и окрошка! Больше жрать ничего не дали. Фиксировать взгляд на отдельных предметах было непросто.

Вернувшись на станцию, мы сели не на ту электричку, то есть через полтора часа были опять в Мытищах, где для облегчения нравственных и физических страданий пили бочковое пиво. От Софрино до дядиной дачи километра три. Хотелось, как это у Некрасова, спросить: «Папаша, кто строил эту дорогу?». Когда мы добрались до места, темнело. Гвозди навечно заняли свое место в сарае. Ощущение полета в невесомости. Состоялся первичный показ владений.

– Как, а? Заебись?

– М-м-м…

– Не, ну заебись, а? А река, а?

– У-у-у… Заебись.

– А са…

Второй слог – «рай» прозвучал уже на дне ямы больше метра глубиной и не увиденной нами из-за того, что она с самого дна и вровень с остальными крестоцветными на участке густо поросла крапивой в палец толщиной. С рычанием поворочавшись в естественном углублении, мы выбрались и продолжили осмотр. Взяв немного влево и вверх, забрались на крутой глинистый бережок. Река была метрах в трех ниже, с ней нас разделяли ольховые кусты.

– А рыбы… и-и-есть? – учтиво спросил я.

– Как говна.

– У-у-у… Заебись.

– А ондатры здесь громадные, как…

Как кто громадные были ондатры, возможность узнать мне представилась немедленно и уже в реке. Правда, по пути к ней мы близко познакомились с нежнейшей древесиной ольховых веток. Спали на полу в сарае, укрывшись бывшим парашютом. Рядом спали гвозди. Сны у меня и гвоздей были одинаковые.

Утром мы умылись водой из реки. Вытираться предлагалось куском парашюта, пренебрегая тем, что шелк воду не впитывает. Есть хотелось, но чувствовалось, что завтрак надо чем-то предварить. Я надеялся на пиво, но дядя предпочел попробовать поставить вертикально бетонную трубу в реке. Удалось только искупаться.