Виктор Мануйлов - Жара

– Па-апа-а! – закричала в ужасе Светланка.

Петр Васильевич повернулся и кинулся к ней. Но между ними горело тоже. И уже нечем было дышать.

Когда? Откуда?

Не разбирая дороги, он прорвался через огонь к дочери, подхватил ее на руки и выбежал на дорогу, потеряв в траве тапки.

Трава горела. Огонь медленно расползался во все стороны. Но этого явно было мало.

Что-то, захлебываясь слезами, говорила Светланка, крепко обхватив руками его шею.

Он не слышал. Он знал только одно: надо еще и еще создавать очаги огня. Иначе… иначе ему не миновать позора. И он, опустив дочь на землю, оторвав от себя ее руки, снова стал рвать и поджигать траву, разбрасывая горящие пучки, и скоро огонь охватил большой участок. Он двигался по полю с гулом, треском, закручивая огненные смерчи, и смерчи эти шли впереди огня, захватывая все новые и новые участки, пожирая молодые березки и осинки. Стало так жарко, что даже в двадцати шагах стоять от огня было почти невыносимо.

И Петр Васильевич вернулся к машине. Теперь надо было помочь Трофимову спасать остальных людей.

– Вы вот что… Вы спуститесь к воде. Там все-таки не так жарко. И намочите маски и дышите через них. И пожалуйста, без паники. А я поеду в деревню: надо вывозить остальных.

– Папа, не уезжай! – жутко вскрикнула Аленка, кинувшись к нему и обхватив его руками. С другой стороны в него вцепилась Светланка.

Петр Васильевич присел, прижал девочек к себе.

– Вам уже ничто не грозит, мои дорогие, мои любимые девочки. А там маленькие дети, больные бабушки, которые не могут ходить, – говорил он торопливо, захлебываясь словами. – Мы должны им помочь. Потерпите немного. Я скоро вернусь. Ведь вы же у меня умницы, вы все должны понимать. А с вами будет бабушка. И все будет хорошо.

– Поезжай, папа, мы потерпим, – сказала Светланка, всхлипывая и беря Аленку за руку.

Красными огоньками горели слезы на щеках его дочерей.

А сверху уже тянулись женщины и дети, толкая впереди себя коляски и тачки. Эти в его помощи не нуждались. Но он остановился, закричал, не замечая своего крика:

– Идите на футбольное поле! Там пока переждете! Потом, в случай чего, отойдем на гари! – и покатил дальше.

Александр Трофимович в это время выносил из избы неходячую старуху. У калитки стоял старинный милицейский «козлик». С дальнего конца бежали отставшие. Петр Васильевич кинулся им помогать. Он подхватил мальчонку лет четырех одной рукой, другой взял огромный узел, который еле тащила баба Маня. Мальчонку посадил в машину, узел сунул на верхний багажник. Потом еще кого-то сажал и что-то наваливал на крышу машины, захлестывал ремнями. Нагрузив машину под завязку, погнал к реке. Потом вместе с Трофимовым сделали еще одну ходку и подобрали остальных.

А уже занимались первые избы, и все с того, дальнего, конца. Высокие протуберанцы огня то и дело отрывались от горящих сосен и неслись среди густого дыма на деревню. Тянуло невыносимым жаром. В одном из домов рванул газовый баллон. В воздух поднялась черепичная крыша, разбрасывая во все стороны черные листы черепицы, и, задрав одну сторону, рухнула вниз, подняв тучу искр. Какое-то время изба чернела, насупившись, на фоне красного разлива пламени, затем вспыхнула сразу со всех концов, исторгнув торжествующий гул. Вот занялась четвертая с краю изба – их изба, которая простояла на этом месте ни один десяток лет, много чего и кого повидала, давая приют многочисленным Камаевым, и в которой они прожили чуть больше недели.

Старухи смотрели на все это и крестились.

Трофимов ходил среди жителей села с тетрадкой, выкликивал фамилии:

– Катерина Осипова!

– Тута я! Тута! И внучек тута! Все тута!

– Лизавета Пална Чехлова!

– Здесь я, – откликнулся голос молодой женщины. – И дочка со мной.

– Анна Степановна Чехлова!

– Тут я! Тута!

– Анастасия Ивановна Пыльникова!

– Здесь мы! Здесь! Все трое! И Коленька здесь. И…

– Степанида Савельевна Пыльникова!

– …

– Еще раз повторяю! Степанида Пыльникова! – повысил голос Трофимов, оглядывая толпу.

– О-ой! – взметнулся вверх крик молодой женщины. – Она ж вернулась за своим смертным! – И тут же пронзительно и тягуче: – Ма-а-ама-ааа!

– Это в каком доме? – спросил, ни к кому не обращаясь, Петр Васильевич.

– В девятом отседова, – ответил кто-то.

Петр Васильевич кинулся к машине.

– Куда? Сгоришь! – остановил его на мгновение окрик Трофимова.

Но тот же восторг, с каким Петр Васильевич начал эту бурную ночь, приглушенный первыми неудачами с поджогом травы, вновь охватил его душу, когда ничего не страшно и все нипочем, восторг этот бросил его на сиденье и повернул ключ зажигания.

– Я с вами! – рядом открылась дверь, и молодая женщина (кажется, та, что истошным криком «мама!» толкнула его к машине) упала на сидение справа.

– Вы-то зачем? – только и успел крикнуть Петр Васильевич, вдавив педаль газа до самого упора.

Левая сторона деревни еще не занялась, но вот-вот должна загореться. Огонь шел с другого конца, и там, третья изба справа, снова рвануло, взметнув во все стороны клочки пламени и еще какие-то черные куски.

«А если и там баллон?» – пришла запоздалая мысль Петру Васильевичу – и в животе у него родился холодный озноб. Но он лишь крепче стиснул зубы, и уже не восторг, а упрямство и бездумность гнали его вперед.

Вот и дом девятый с этого края. И тоже горит. Но не весь, а пока лишь пристройки и крыльцо.

Петр Васильевич выбрался из машины, и на него пахнуло нестерпимым жаром. Он открыл багажник, порылся в тряпках, нашел старые кроссовки и брезентовую куртку и теперь возился, обуваясь, потому что в машину вскочил босиком. Натянув на себя тесноватую куртку, вдруг почувствовал, что не может оторваться от машины, что ожидает то ли взрыва баллона, то ли еще чего, что само по себе должно разрешить это невозможное положение. И женщина стояла рядом и тоже с ужасом, прижав к лицу руки, смотрела на свой дом.

Старухи нигде не было видно.

Что-то такое промелькнуло в мозгу Петра Васильевича: «Эта старуха… она, может быть, уже мертвая, а я молодой… у меня дети, жена, работа, диссертация…»

– Ма-а-ама-ааа! – закричала женщина плачущим голосом, но никто ей не откликнулся.

Петр Васильевич видел, что и женщина тоже боится.

Это его и подстегнуло. А может, и что-то другое. Никому не известно, что нас толкает на отчаянные, безрассудные поступки. Тем более, если за всю свою жизнь вам не приходилось подобных поступков совершать. А Петру Васильевичу не приходилось. Даже близко ничего не случалось в его жизни. Сколько он себя помнит, жизнь его катилась по хорошо отлаженной колее: ни влево не свернешь, ни вправо. Только вперед. Детский сад, школа, институт, аспирантура, НИИ. Все! Да, еще любовь, женитьба. И тоже без всяких там завихрений, которыми любят оснащать любовные истории создатели телесериалов. Случались кое-какие мелочи, которые не требовали ни сверхнапряженных усилий, ни героических поступков. Ну, имели место в детстве две-три драки, а больше, собственно говоря, и вспомнить нечего. А тут… тут ему в лицо дышала смерть, свиваясь в огненные смерчи.