Виктор Мануйлов - Жара

И Петр Васильевич сперва сделал один шаг в сторону дома, надеясь, что женщина его остановит, потом второй, третий, и, понимая, что так двигаться к цели, лучше вообще стоять на месте, вдохнул полной грудью горячего воздуха и кинулся к окну. Еще на бегу он приметил лежащую на земле лестницу. Схватил ее и, будто тараном, двумя ударами вышиб окно.

Из окна на него смотрела темнота, наполненная дымом, сквозь который ничего нельзя было разглядеть. Вырвав остаток рамы, он полез в окно. Ступил на пол, запоздало подумал, что надо было бы завязать рот и нос мокрой тряпкой. Но не возвращаться же. Он уже чувствовал что-то вроде своей обреченности: дышать было нечем. А он и не дышал. Когда-то, давным-давно, в бытность свою студентом, Петр Васильевич занимался подводным плаванием. И мог не дышать до двух минут. Но это, действительно, было давно, с тех пор он не плавал и не проверял свои способности. Знал только одно: надо все делать как можно быстрее, управиться за минуту – не больше, а там… Но рассуждать было некогда.

– Баба Стеша! – закричал он и тут же закашлялся, хватив в легкие дыма.

Никто не откликнулся.

Шаря по полу руками, уверенный, что если бабка здесь, то наверняка лежит на полу, он двинулся к другому окну. И точно – возле сундука, стоящего у стены между двумя окнами, наткнулся на лежащее тело. Быстро обшарив его, то есть определив, где голова, а где все остальное, он подхватил это вдруг оказавшееся почти неподъемным тело и поволок его к окну. Приподнял под мышки, навалил на окно, и тут увидел сквозь дым Трофимова.

– Наддай еще! – закричал тот.

Петр Васильевич наддал и… дальше он уже ничего не помнит.

Очнулся – лежит, на него льют воду. В глазах красные круги. Закашлялся. Кашлял долго, с натугой, – до хрипоты. Кто-то взял его за плечи, приподнял с легкостью и усадил. И кашель пошел на убыль. Только тогда он открыл глаза и увидел, что вокруг черная гарь, над ним склонилась та женщина, которую, кажется, зовут Анастасией, и вытирает его лицо чем-то мокрым. Вдали горит деревня. Вся – от одного края до другого. И сквозь гул и треск огня, сквозь надрывный женский вой до него доносится голос одной из дочерей: «Папочка! Папочка! Папочка!» И кто-то говорит успокаивающе, что с папой все хорошо, то есть это, значит, с ним.

Кто-то поднес к его губам кружку с молоком. Пил долго, по глотку, задыхаясь. Но так и не напился. Попросил воды. Тепловатую воду пил с наслаждением.

С двух сторон к нему прижались дочери, наперебой рассказывая, что было, пока его откачивали. Словечко это – откачивали – они явно подхватили за это же время.

– Ну, очухался, герой? – прозвучал над ним трубный голос Трофимова.

– А что – очень? – спросил Петр Васильевич и не расслышал своего голоса.

– Да уж не знали, что и делать.

– А бабка?

– Померла, – ответил Трофимов. – Ты ее уже мертвую вытаскивал. Сердце у нее не выдержало.

В клубах черного дыма вставало красное солнце.

Сентябрь 2010 года