Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны

Стали, как водится, слушать автобиографии. Оба кандидата, один перед другим, как два петуха: все «я да я», и то «я», и это, и пятое-десятое. Круглов выпячивал знание задач и проблем, стоящих перед Комитетом и обществом в целом, свой опыт, проделанную работу: там-то выступали, туда-то писали, высказывая свое мнение, на те или иные решения министерства обороны повлияли. Колобков давил связями в том же министерстве, с деловыми кругами, а более всего тем, что и деньги у комитета появятся, и возможности, и прочее-прочее-прочее. Что за этими «прочее» стоит, не сказал, но было ясно: у майоришки деньжата действительно водятся, а откуда они у него взялись, можно лишь догадываться, и Комитет ему нужен именно поэтому. То есть черт его знает, почему! Тем более что большинство комитетчиков в экономике ничего не смыслили: ни в социалистической, ни в капиталистической. А уж в нынешней, где экономикой даже и не пахнет, а ее разбазариванием – хоть носы затыкай, и подавно.

И вот, странное дело, большинство стало склоняться к Колобкову. И не только майоры и лейтенанты, но и те, что повыше. То есть ровня самому Чебакову. А последнюю точку в этом споре поставил генерал армии Семибратов, лишь на год старше Чебакова, имевший постоянное место в президиуме заседаний:

– Вы меня знаете, – начал он свою речь сиплым старческим голосом, пододвинув к себе микрофон. Пожевал съежившимися губами, укладывая по местам вставные челюсти, из-под косматых бровей оглядел собравшихся, решил, что знают его не все. Или не очень подробно. Решил уточнить: – Да. Я в Комитете со дня основания общества памяти маршалов и адмиралов. Свои звезды на погоны, как вам известно, добывал собственной кровью. Египет, Ангола, Куба и так далее. Да… И никому задницу не лизал! – повысил он голос, и далее с каждым словом голос его возносился все выше и выше. – Потому и вытурили! А мог бы еще, так сказать, послужить и приносить пользу. Да! В девяносто третьем оказался на Дальнем Востоке… А то бы, если бы в Москве, сидел бы в Белом Доме. Да… И не крал! – вскрикнул он, сорвавшись до петушиного клекота, подняв вверх указательный палец. И продолжил на той же петушиной ноте: – И дач себе не строил! И солдат не обворовывал! Ездил на «москвичах» и бэтээрах! И партбилета не рвал! Да! Я присягал народу, а не всяким там разным… – после чего последовал неопределенный жест растопыренными пальцами, и генерал как-то вдруг сник, нахохлился, потянулся к графину с водой.

Все присутствующие сидели безмолвно, не шевелясь.

Придвинув графин к себе, Семибратов налил в стакан воды, и слышно было, как дребезжит горлышко графина о стакан. Потом стал пить, громко втягивая воду между вставными челюстями.

В небольшом помещении, плотно заполненном генералами в форме, – не дай бог явиться в гражданском! – висела выжидательная тишина.

Отставив стакан и отдышавшись, Семибратов продолжил уже более-менее спокойным голосом:

– И вот что я вам скажу, товарищи мои дорогие: в том, что сегодня в стране происходит, я ни черта не смыслю. И те, что служили в прошлые годы, когда все было ясно, тоже ни черта не смыслят. А вот они! – генерал ткнул пальцем в сидящих отдельной кучкой молодых отставников, – они смыслят. Хорошо ли смыслят, плохо ли, не знаю. Я им не судья, не экзаменатор. Но я знаю, что мы с вами все последние годы занимались одной лишь говорильней. Потому и выбросили нас из армии в полном уме и здравии и ничего не предложили взамен. Им наш опыт не нужен. Они всё поставили на коммерческую основу. Может, в нынешних условиях так и надо. Может, у них что-то получится. А не получится… – Он помолчал, отыскивая нужные слова, покачивая седой головой, затем продолжил: – Так у нас, в России, всегда так: пока морду себе не раскровяним, за ум не возьмемся. Так что если этому суждено быть, пусть будет. И чем скорее, тем лучше. Поэтому – пусть! Пусть будет Колобков! Пусть, как в той сказке, катится и катится… Кхе-кхе-кхе, – заперхал Семибратов, сморщив свое лицо так, что оно все собралось к носу глубокими складками. И майоришки тоже заперхали: так им понравилась солдатская шутка генерала армии. – Может, и не съедят его, кхе-кхе-кхе, – добавил Семибратов с той же складчатой усмешкой. – А мы поглядим… поглядим, чем это кончится. Если доживем… Такое вот мое мнение, – закончил он, и лицо его расправилось и посуровело.

Зато у стариков отвисли челюсти и повисли носы: такого от Семибратова не ожидали. Возражать? А что возразишь? Возразить нечего. Не начинать же все сызнова, когда и без того ясно, чем закончатся перевыборы. Вот ведь жизнь пошла – ничего не поймешь!

И, едва проголосовали («за» – большинство, остальные воздержались), как кто-то из молодых выскочил из помещения, а Колобков, поблагодарив за избрание, принялся рассуждать о планах работы Комитета в соответствии с новыми веяниями, явно затягивая время. Затем выскочивший майор вернулся, что-то нашептал на ухо новоиспеченному председателю, и тот, скомкав свою речь, пригласил всех присутствующих в ресторан, чтобы по-русски отметить юбилей всеми уважаемого генерал-полковника Сергея Петровича Чебакова… чем бог послал.

Все поднялись, испытывая явное облегчение, что дело наконец-то благополучно завершилось, и двинулись, соблюдая субординацию, в соседний зал, а там уж и столы накрыты, и чего только на них бог генерал-майора Колобкова ни послал: и черную икру, и красную, и всякие холодные закуски, и коньяки самые что ни есть дорогие, и виски, и водки разных сортов, и вина. И всем стало ясно, что если бы Колобкова не избрали, все было бы обставлено значительно скромнее.

Когда расселись, Колобков, без малейшего смущения взяв на себя роль главнокомандующего, от имени Комитета поднес Сергею Петровичу «адрес» в красной папке с поздравлениями, с автографами, фотографию всего Комитета в рамке и под стеклом; потом дорогую саблю с позолотой и разноцветными каменьями на эфесе и ножнах, и тоже с дарственной надписью; кинжал с рукоятью из чистого серебра, тоже потянувший на кругленькую сумму. А потом уж посыпались и чьи-то мемуары, и даже стихи, и что-то еще и еще. И опять же: не избрали бы Колобкова, наверняка такой сабли и такого кинжала не было бы. Потому что в прошлом году, когда отмечали юбилей Семибратова, подарки были значительно скромнее.

Едва выпили по первой за здоровье новорожденного, подали жареного поросенка с гречневой кашей, обложенного зеленью. Разделались с поросенком – вот тебе осетр метровой длины на огромном же блюде. И молодежь с восторгом произносит тосты за именинника, за Комитет, за все хорошее, и смотрит Чебаков на эту молодежь и всех остальных, пригубливает, потому что пить-то ему категорически нельзя, и понять не может, что сегодня празднуют: его юбилей или победу Колобкова.