Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны

Послышался стук калитки, радостный визг Купидона, уверенная дробь каблуков по дорожке, выложенной бетонными плитами, – и Сорокин увидел свою жену, Нину Петровну, направлявшуюся в дом. Однако, прежде чем взойти на крыльцо, она остановилась, глянула в сторону беседки и, к облегчению Артема Александровича, направилась к ней.

– Здравствуйте, – произнесла Нина Петровна, подходя к беседке и берясь рукой за поддерживающий ее столб. – А мне сказали, что у нас гости, вот я и поспешила.

– Это вот… товарищ… из Москвы, – решил рассеять недоумение жены Артем Александрович. – Из профсоюза химической промышленности. Изучает наши порядки. – И, обернувшись к гостье, пояснил: – А это моя жена, Нина Петровна.

– Я догадалась, – приветливо улыбнулась гостья, снова не назвав себя. – У вас, Артем Александрович, очень милая жена. Уверена, что и ваши дети похожи на своих родителей.

– Да-да, похожи. Особенно сыновья, – поторопился поведать он, со стыдом чувствуя, что старается как бы задобрить профсоюзницу, а зачем это нужно, не знает.

– Так, может, чаю? – спросила Нина Петровна.

– Чаю? Ах, нет-нет! Спасибо большое, но меня уже напоили и даже накормили.

– Это у Невроевых? – уточнила Нина Петровна,

– Да, у них. Чудесные люди. И очень хлебосольные, – произнесла женщина, поднимаясь. – Рада была познакомиться. Но у меня еще много работы: еще многих надо обойти и расспросить. Так что вы уж извините…

– Артюша, проводи гостью, – велела хозяйка и стояла, глядя ей вслед, пока та не исчезла из виду.

Сорокин закрыл калитку и, мучительно наморщив свое лицо, пытался понять, что же произошло. А что произошло что-то непонятное и тревожное, в этом он был совершенно уверен. Но когда он это почувствовал, определенно сказать не мог.

– Ну ты чего там застрял? Уснул, что ли? – прикрикнула на него Нина Петровна. – Слава богу, что она тебе ничего не всучила, – засмеялась она, намекая на то, как какая-то аферистка года три тому назад всучила ему за десять тысяч какой-то электрический аппарат, который будто бы лечит от всех болезней, стоит более сорока тысяч, но ему, как бывшему десантнику, воевавшему в Чечне, она сделает скидку. Короче говоря, задурила мужику голову, и теперь этот аппарат, не способный выполнить ни одну из многочисленных разрекламированных функций, валяется в столе у Сережки, разобранный на составные части. – Так чего она тебе напела? – спросила Нина Петровна, с насмешливым сочувствием глядя на своего мужа.

– Да вот, – замялся Артем Александрович, – хочет создать у нас профсоюз.

– И ты поверил?

– А почему бы нет? Нельзя же не верить никому, – обиделся Артем Александрович.

– Ох, Артюша, не забывай, где ты живешь и в какое время. Мало тебя в Чечне дурили твои командиры, посылая на убой? Мало тебя дурят сейчас? А ты все веришь и веришь. Как малое дите, право.

– Ну как же так, Петровна? Ведь она кругом права – вот в чем дело.

– Ну и что? Я тебе тоже могу такое напеть, что только слушай… Кстати, как ее зовут?

– Не знаю, – смущенно пожал плечами Артем Александрович. – Я не спрашивал.

– А документы какие-нибудь она тебе показывала?

– Да, но… я не успел разглядеть.

– Господи, учат тебя, учат, а все не впрок.

Нина Петровна помолчала, тоже что-то соображая, затем выпалила:

– А ты знаешь, Артюша, я эту бабу, кажется, видела на этой неделе. Правда, она была в очках и с мужиком, тоже в огромных очках. Морды, скажу тебе, не приведи бог присниться. И волосы вроде бы потемнее у нее были, а все остальное сходится.

– Где ты ее видела? – насторожился Артем Александрович, вспоминая, говорила профсоюзница или нет, когда приехала из Москвы.

– Из ресторана они выходили, – ответила Нина Петровна. – А я возле универсама стояла, Ритку ждала. В том-то все и дело, что очень похожа на ту бабу. Ох, Артюша, чует мое сердце, не к добру это. Ох, не к добру!

– С чего бы это нам опасаться, – проворчал Артем Александрович, пряча глаза: его благоверная еще не знает, что всю эту бучу они учудили с Сережкой, а то бы… Лучше ей и не знать: все-таки она работает «наверху», встречается с мэром и прочими городскими чиновниками. И зарплата у нее хорошая, и не задерживают ее, а то бы они давно пошли по миру. Но профсоюзнице этой он кажется себя выдал. И тут он вспомнил ее торжествующий взгляд, кривую усмешку на узких губах, и внутри у него все как бы заледенело. И не из страха за себя, а за жену, за детей… Будто сквозь вату он услыхал голос Петровны:

– Ужинать-то будешь? А то у меня все готово.

Минут десять назад он зверски хотел есть, но сейчас это желание куда-то исчезло, остался лишь страх – и ничего больше. Да такой страх, какого он не испытывал даже в Чечне.

– Не хочется, – произнес он хрипло. И добавил: – Я потом, попозже. – И побрел к картофельным грядкам, мучительно пытаясь отыскать выход из создавшегося положения, борясь с противоречивыми впечатлениями, оставшимися от посещения профсоюзницы. Но выход не находился. И тогда он, махнув рукой на колорадских жуков, решительно развернулся и чуть ли ни бегом бросился через свой огород, затем через соседский к бывшему подполковнику Улыбышеву.

Алексей Дмитриевич Улыбышев, выслушав сбивчивый рассказ Сорокина, поднялся, подошел к буфету, взял графин с прозрачной бурой жидкостью и две рюмки, налил одну до краев и пододвинул к Сорокину, другую до половины, и, не произнеся ни слова, выпил, глядя, как гость нерешительно вертит рюмку на столе большим и указательным пальцем.

– Пей, Артем, мозги прочищает.

Сорокин покривился, затем одним духом влил содержимое в рот.

– Боюсь я, Алексей Дмитриевич. Никогда так не боялся, а сейчас аж поджилки трясутся. Главное, не знаешь, с какой стороны ждать удара.

– Ничего удивительного, – произнес бывший подполковник. – Мерзкое время, скажу я тебе. Но отчаиваться не надо. Ты вот что… Ты сегодня работаешь?

– Нет. Я уже отработал.

– А завтра?

– И завтра тоже. Я с завтрашнего дня в отпуске. Жена отпуск взяла, ну и я тоже. Чтобы вместе…

– Дети у тебя где? – продолжал расспрашивать Улыбышев, роясь у себя в столе. Наконец он нашел, что искал – белый конверт, вытряхнул из него несколько фотографий, протянул две Сорокину.

– Сережка и младшая в лагере у Круглого озера. Старшая в Москве, готовится к поступлению… – споткнулся Сорокин, вглядываясь в фотографии, затем произнес хриплым от волнения голосом, ткнув пальцем в женщину, стоящую рядом с мужчиной возле универсама: – Она, товарищ подполковник. Она и есть! Только в очках и волосы потемнее.

– Парик, – коротко пояснил Улыбышев. Затем переспросил: – Уверен?

– Уверен! И жена их там же видела. Говорит, что выходили из ресторана.

– Что ж, эта баба, судя по всему, прекрасная артистка. А может, и не только. Так вот, если что-то и должно произойти, то произойдет в ближайшие день-два. Осевкин… если, конечно, эта баба была от него, – оговорился Улыбышев, – долго рассусоливать не любит. Что касается вас с Ниной, то тут надо подумать. Кстати, Нина знает?