Юрий Запевалов - Донос

Появились первые беженцы, на конных подводах. Из центральной России. Ехали семьями, с каким-то скарбом. Власти отводили им места расселения. За городом появились жилые палатки.

Да, если уж до Кургана добрались беженцы своим ходом, сколько же их по всей России? Ведь Курган и от Урала на приличном расстоянии. Неужели там, за Уралом, на Западе, уже все заселено и люди идут дальше, спешат на пока незанятые земли?

А затем – «обвал». Прибывали целые эшелоны эвакуированных. Везли поездами, везли и автомобилями, с ближайших от Кургана станций. В Кургане освободившиеся от беженцев автомашины грузились в железнодорожные вагоны и отправлялись теми же поездами обратно, на фронт.

Появились москвичи, а через некоторое время привезли женщин и детей из Ленинграда. Зрелище было ужасным. Мы, голодные и босые, рядом с ними казались сытыми-одетыми. Бледные, исхудавшие, ко всему, кроме еды безразличные, приезжие вызывали у нас какое-то непонятное чувство страха, ощущение всеобщей опасности. Мы боялись с ними общаться, разговаривать. Чем-то мрачным, «потусторонним» веяло от этих людей-скелетов.

Начались «уплотнения». Приближалась зима, а приезжих надо было разместить, подлечить, накормить, да еще и как-то занять, дать какую-то работу, что в тогдашнем Кургане было, наверное, самым трудным.

Заселили и в наш дом несколько семей. На второй день исчезла наша кошка. Баночку, в которой кошка недоела лапшу, мы выставили в коридор. Баночку тут же вылизали до блеска. В городе мгновенно исчезли кошки и вначале бродячие, а затем и домашние собаки.

Стали исчезать беспризорные дети. Поползли слухи – Черная Кошка, Пантера, «тузики»… В мясных котлетах стали попадаться детские человеческие ноготки.

Мы получили строгий наказ – из дому никуда, ни с кем незнакомым не разговаривать, никуда не ходить, если кто-то позовет или пошлет куда-то – не откликаться, в разговоры-переговоры ни с кем не вступать, быстро бежать домой.

– Если кто-то скажет – мама зовет, не верьте. Я вас никуда и никогда звать не буду. Ждите, пока сама не приду. Дома постоянно закрываться на крючок, никому не открывать и не отзываться.

Как пригодился мне этот материнский наказ однажды!

Дома мы сидели с младшей сестренкой одни. Саша был в школе, Нина ушла в магазин. После уплотнения в бывшей нашей комнате, прямо по коридору, жила семья Альмухамедовых, дочь у них была, тоже Нина. Коридор небольшой, соединял обе комнаты, имел общий выход в когда-то общую кухню и не освещался. В кухне тоже жила чья-то семья.

И вот я слышу, как кто-то зашел в коридор. Дверь тут же закрылась, с характерным и хорошо мне знакомым звуком. Потом такой странный шорох по стене и тихий стук в соседнюю дверь.

– Кто там – через стенку нам хорошо слышно.

– Открой, Нина, это же я, мама.

– Нет, не открою, у моей мамы не такой голос…

В это время я машинально взглянул на наш откидной крючок с крепкой и широкой петлей, запирающий нашу дверь. Мороз пошел по коже – дверь не заперта! Раздумывать некогда. Я пулей подлетел к двери, вскочил на постоянно стоящую у двери табуретку, накинул крючок и дверь тут же подалась от чьего-то внешнего нажатия. Обомлевший, я уперся ручонками в дверь, думая, что начнут ее ломать. Но в кухне были люди, воры делали вид, что идут в гости, шум поднимать опасно и вскоре в коридоре все стихло. В стенку постучала Нина Альмухамедова.

– Ребятишки, вы там целы? – Я оторвался, наконец от двери, подбежал к стене.

– Целы, Нина, целы.

– Не выходите пока, подождем, а там посмотрим.

Мы жили на втором этаже. Дом рубленый, из толстых бревен, я давно освоил спуск из окна своего второго этажа прямо на улицу по угловому срубу. Но тут я оробел, даже побоялся спускаться. Вдруг эти, что приходили, еще трутся возле дома. И за дверь выйти боялся – а вдруг затаились?

Наконец вспомнил о маленькой сестренке. Да где же она? Заглянул под кровать – маленькая, а сообразила – залезла под кровать и затаилась. Еле я ее оттуда вытащил.

Да, рано повзрослели дети в войну. Было ей в ту пору два с половиной года.

Распорядок в больнице – подъем, завтрак, обед, ужин, раздача хлеба – тот же, что и в тюремной камере. Вместе с хлебом выдают сахар, масло, молоко. Сразу после сна, еще до завтрака, выводят «на парашу». В палатах «параши» нет, только помойное ведро, поэтому два раза в день выводят в общий туалет – утром и вечером. Там умываемся, чистим зубы, бреемся ну и все остальное. Нас не торопят, когда закончим со всеми делами полностью, сами стучим в дверь – «мы готовы» и так же под конвоем возвращаемся в палату.

Палату моют ежедневно – полы, протирают на стенах пыль, каждые десять дней меняют постельное белье. Перед сменой белья – капитальная уборка камеры с дезинфекцией. Больных выводят в соседнюю камеру, «в гости» или в свободную, если она есть. А такое бывает после большой выписки, когда новых больных не принимают до выполнения этой дезинфекции.

Все работы выполняют «шестерки» – рабочие из «зеков» – от раздачи хлеба до обслуживания и в больнице, и, например, в бане. Баня раз в неделю обязательно, отказаться никто не имеет права.

В больнице мы в нашей палате установили такой же порядок, что и в нашей камере в Сизо: все общее – «дачки», молоко, масло, сахар – все это не растаскивалось по углам, вместе завтракали, варили варево ну и делили продукты, полученные с передачей: что съесть утром, побольше на обед, а что оставить и на вечер. Распределяли по дням, чтобы сразу не съесть все, чтобы не остаться без продуктов, если вдруг не получит кто-то свою «дачку».

Я, кстати, и настоящее-то сливочное масло не очень люблю, а в палате выдавалось масло очень низкой жирности, как и молоко. Я ни молоко, ни масло не ел и не пил, отдавал ребятам. Конечно, никому не говорил при этом – нате, ребята, пейте мое молоко. Просто, во время общего обеда все это съедалось и выпивалось всеми вместе, без всякого дележа или распределения.

Утром, вскоре после завтрака, врачебный обход. Лечащий врач посещает палату ежедневно. Где-то раз в десять-двенадцать дней палаты обходит Заместитель главного врача по лечебной части. Рассматривается состояние больного, корректируется лечение, решается вопрос выписки или продолжения лечения.

Уколы ставили рано утром, часов в шесть. Однажды дежурная сестра никак не могла справиться с забором крови у пацана и посетовала:

– Да как тут брать-то? Игла уже совсем тупая.

Я взорвался:

– Как игла тупая? Вы что же, используете шприцы повторно? Вы что, не знаете, что брать кровь, ставить уколы разрешается только одноразовыми шприцами? Вы что, «СПИДом» хотите нас заразить?

Что тут началось!