Юрий Запевалов - Донос

А зимой мы учились. Жили мы с сестрой в Реже, снимали у одной старушки комнату в частном доме, продукты возили из деревни. Решили же на семейном совете – закончить десятилетку. На учебу я заработал летом, как только приехал из Челябинска. За учебу платили 300 рублей каждое полугодие, начиная с восьмого класса. Деньги сравнительно небольшие, но и их надо было где-то заработать.

Это, по тем временам, ох как было трудно! Особенно в деревне… Когда начиналась учеба и для нас прекращалась работа в колхозе, мы все равно «баклуши бить» не могли. Надо было зарабатывать деньги. И мы, небольшой бригадой в четыре человека, подрабатывали на местной пилораме на «Гавани» – так назывался район города, где принимался и обрабатывался лес, приходящий в город по сплаву. Подрабатывали тем, что катали бревна на пилораму. Расчет за работу был ежедневно. Заработал – получи. Это нас и привлекало. Тем мы и жили.

Интересный у нас в камере однажды случился разговор. О женщинах. Даже не о женщинах вообще, а о женах, о их значении в нашей жизни, о их помощи в наших успехах, и их вине в наших неудачах. Оказывается, многие в тюрьме и сидят-то из-за жен своих.

Разговор зашел по случаю. Дело в том, что Альберт отсиживал в тюрьме срок, он не был подследственным, был уже осужден и тянул свой срок здесь, в камере. Срок небольшой, сидел он не впервые, вот его и не переводили на зону. Может, были и более веские причины, но срок свой отбывал он здесь, в тюрьме.

Осужденным положены встречи с женами, вот такое право подоспело по срокам и Альберту. Ушел он от нас на целых три дня и вернулся довольным и как-то по особому возбужденным. В камере не стесняются рассказывать о таких встречах и Альберт, не вдаваясь в интимные подробности, весело поведал нам о встрече.

В камеру тогда к нам подселили одного пожилого мужчину, хмурого, неразговорчивого, необщительного. Он постоянно молчал, а тут вдруг взорвался:

– Нашел чему радоваться, с женой потешился! Да она, поди, дома-то без тебя «натешилась» вдоволь, пропускала небось за ночь-то не по одному! – и все это зло и с явной неприязнью.

Альберт все перевел было в шутку. А потом спросил:

– А ты что сердитый такой. Тебя что, жена бросила?

– Если бы бросила. Это пережить легче. Тут что, не сошлись, не пригодились. А то ведь «по-живому» – успевала принимать в моей же постели, пока я на работе вкалывал. Однажды машина, что возила нас на работу, сломалась. Пока ждали замену, схожу-ка, решил я, за какой-то бумажкой, забыл уже, я тогда мастером работал, наряды там всякие, табеля, ну и оставил что-то дома, схожу, думаю, пока-то заменят, а скорее всего просто отремонтируют машину, менять то особо и нечем было. Ну и пришел. Дети у нас, двое, девочка и мальчик, в садик ходили, вот она увела их в садик, а к ней «хахаль».

Был у нас такой Шурик, любил по чужим женам ползать. Вот и к моей видать приспособился.

Захожу, а они – не поверишь, прямо на стуле, сидя, задрал он ей ноги и «жарят». Со стоном и этаким, знаешь, характерным повизгиванием. Я еще со двора услышал, да не поверилось, знал бы, лучше б не заходил. А тут заскочил в дом, а они в экстазе, не замечают ничего. Ну я и рассвирепел. Ей по башке. Сзади. А ему сначала по скуле, в «нокаут» послал, а затем взял ножницы, да яйца и отрезал. Тут же позвонил в больницу, врача вызвал, человек, говорю, кровью исходит, приезжайте быстрей, а сам, этим же телефоном и в милицию – приходите, мол, человека испортил. Вот мне и «накатили». Первый срок. А потом и пошло, там уж по инерции, не удержишься, в нашем деле без брака трудно, не первую тяну «ходку». Но первый-то срок из-за нее, суки. Так что, я их, стерв, и поныне не могу терпеть. И слушать мне о них ваши восторги противно.

– Ну, ты даешь, парень, да не все ведь такие шустрые. А тут и другой заговорил, да про то же.

– Не все, конечно, такие, но схожих немало. Со мной и вообще случай такой произошел, что и вспоминать неловко, да только куда же денешься, помнишь все время.

Поехали мы с таким же вот, как ты рассказал, Шуриком, на рыбалку ли, на отдых, в общем на речку. Там зимовье было. Строители сезонные, прибалты там жили, эстонцы вроде, не помню уж точно, ну пригласили в гости, приезжайте, мол, пива мы наварили, попробуйте свежего, собственного варева. Да и рыбалка хорошая, сетешки поставим, и уха будет, и жареха. Ночуете, мол, здесь, чтобы не спешить, не суетиться.

Вот и поехали, водки само собой взяли, еще какой-то выпивки, с женщинами все же. Были и дети с нами, у нас тоже двое, и тоже девочка и мальчик. Ну порыбачили, посидели за столом, дети спать хотят, я и пошел в дом, уложить детей, что б не хныкали, да и темно уже, ночь.

Возвращаюсь к столу, там рядом костер большой от комарья разного развели. Тепло и светло. Но за столом ни жены, ни этого Шурика, ни бригадира эстонского. Никогда ведь не веришь, что именно твоя жена и именно тебе изменяет, вот и не обратил особого внимания, ну нету и нет, ушла куда-нибудь, мало ли женщине в лесу чего захочется. Но нет и нет, время идет, я заволновался, уж не случилось ли чего. Спрашиваю ребят, куда мол жена-то подевалась, а они чего-то глаза отводят, не глядят на меня, да и не отвечают. Мне и тогда даже в голову еще не придет, не могу еще понять ничего. Но заволновался, не по себе как-то стало. Да и стыдно же. Вдруг что-то не так. Пошел вроде прогуляться, да и услышал, тоже, как ты говоришь, и визг и стон. Слышу и не верю ушам своим – жена! С кем же это? Точно, с этим же Шуриком, да и с бригадиром этим, прибалтом, групповуху, видать, устроили, да и дружно так, видать, не в первой. Кинулся к двери – закрыто. Ударил ногой в дверь, слышу – притихли. Позорище же. Да при детях. Отошел к костру, к столу уже не подсаживаюсь, стыдно, смотрю – идет, а вскоре и Шурик за ней. Без бригадира, тот видно почуял неладное, поостерегся. Я промолчал тогда, не стал позорится. А домой приехали – я к этому Шурику, в общежитие. Нету! Уехал рано утром на лодке, по реке. В те же дни меня перебросили на другой участок. Так я с ним и не поквитался.

А тут захожу недавно в кафе, смотрю, боже ж ты мой, Шурик, сидит, пьет пиво, закусывает чем-то. Что, говорю, «Шурик», уж не к жене ли моей приехал, да и в морду, такое зло взяло, вспомнилась вся моя обида, отделал я его, сколько успел, милиция набежала, вот и сижу теперь, жду решения своей судьбы. А ты говоришь, не все, мол. Не все, конечно, но многие, если приглядеться как следует. Женщина – она же безрассудная, ни на что не смотрит, если что вдруг приспичит. Разве можно мужика представить, чтобы при всех, при детях – а им все нипочем.

– А с женой-то что? Дальше как, жили?

– Ну, с женой особая история, не хочу вспоминать сейчас, но живем, куда деваться, дети же. Не захотел, чтобы дети, если уйти мне, всякий разврат видели, жили им, этим развратом, да еще, не приведи господи, сами в такой же разврат пошли. А свою жизнь загубил, конечно. Дети подросли, их же к матери больше тянет, да и не знают они ничего, на меня косо поглядывают – что, мол, с матерью не можешь по-хорошему. А я не могу, действительно. Не поверите, ну приспичит и мне иногда, мужик же, бабу тоже иногда надо. Приду к ней, только начинать – а все у меня пропадает. Так и стоит в ушах этот стон и это повизгивание – и все, ничего уже не могу. Но только с ней, с другими бабами ничего вроде, но не так, конечно, как когда-то, до этого визга и стона. Река эта и барак тот распроклятый снятся мне ежедневно, который уже год. Вот и посуди, что они из нас делают, бабы.