Кристина Хуцишвили - DEVIANT

А то, что пишется серьезного или хотя бы с претензией, – на сто восемьдесят градусов не то. Казалось бы, кто-то проявляет активность сродни предпринимательской – тут и сила воли, и характер, и какая-никакая идея, ну и писать надо уметь хоть как-то сносно. и тема какая-нибудь общественная, социальная или экономическая – значит, направлена на совершенствование общественной жизни. Вряд ли просто рекомендации, начнется все с грязи – ну, назовем это вскрытием болезненных проблем и их демонстрацией спящему беспробудным сном, по мнению автора, обществу. Допустим, автор тычет под нос гражданам обнаженным, со свежими надрезами телом, даже больше, предельно заостряя, – делает из болезни сенсацию. Не будем за это судить – сенсационность в его понимании сестра прогресса, успеха и бестселлера.

Но где же следствие? Каков вывод? С иногда правдивой, где-то притянутой аргументацией – мы, допустим, смиримся, будучи образованными, не примем во внимания те места, где автор особенно манипулирует фактами. А где мораль? Где же следствие? Зачем автор набирал столько слов на компьютере? Зачем читал редактор? Редакторы – это обычно очень милые интеллигентные тетеньки, сживающиеся с собственной личиной цербера – иначе не проживешь, – воспитанные на классике русской литературы. Их время можно было потратить на те же переводы, французской прозы например, – те стали бы лучше. Это позитивно повлияло бы на чей-то вкус. Подрастающего поколения, например, – можно было столько всего нового и современного прочитать на великом русском языке.

Здесь же нет выводов, просто четыреста страниц кричат о том, как нам плохо, и нет никаких рекомендаций. Не верить или бежать? А я не хочу бежать, я и в Нью-Йорке совсем не потому, что хотел сбежать. Просто каждый уголок земли имеет свою специализацию – и Нью-Йорк, и Лондон, и Давос, и Москва. И Париж, Лиссабон, Берлин, Манагуа… У нас не так давно появился весь мир, и безумие отказываться от любого его кусочка.

Я не люблю читать в Интернете на русском, не люблю российские телешоу. Праздные разговоры, там нет обмена энергетикой. Ничего не потребляется и не производится. Никто не пытается переубедить другого, лишь настойчиво заявляет свою позицию.

В сухом остатке – ничего. Пугающее ничего, ничего не означающее. Не то привлекающее ничто , как у Энди Уорхола.

Там говорят: «наши дети», «наше общество», «наш народ», «интеллигенция», «элита» – хороши или плохи, нуждаются в том и другом, недостойны, правдивы, прозападны, реакционны, пассивны, бесперспективны и далее. Но этого всего нет.

Нет никакой репрезентативной идеи, нет сообщества тех-то и тех-то, ничего этого нет.

Есть миры, они все разные. Мы с тринадцати лет стремились учиться в лучших местах, работать в лучших местах, быть красивее всех, богаче всех, интереснее всех. Равнялись на лучших – из нашего мира. Но мы знали, что есть другие миры, и становиться все лучше и лучше было единственной профилактикой самого страшного – попасть в те миры.

Нет никакой элиты.

Нет «нашей молодежи».

Поверьте, нет.

Все сейчас очень много говорят, пишут, снимают, и все это очень мало значит. Они претендуют на художественность, отстраиваются от «людей», жаждут крови тех, кто борется за право властвовать. А на самом деле они ничуть не лучше. Все их «творчество» ничего не стоит. Все напоказ – в погоне за большой добычей.

Сейчас, видимо, такое время, если идея твоя не про то, как спасти мир, – наивная, смешная, дурацкая, тонкая, умная, выполнимая, красивая – неважно, но добра; так вот, если не про то, то лучше не пиши, не снимай, ничего не делай.

Хотя бы снимешь с себя ответственность за следующий глобальный кризис. Все кризисы, как бы мы их ни называли, на самом деле есть кризисы перепроизводства, как по Марксу. Последний глобальный, финансово-экономический, возник в связи с перепроизводством финансовых инструментов: дериватив на деривативе, посредник на посреднике, сверху еще ипотека. Пузырь из жадности, завернутый в платье американской мечты, сытой жизни, «как у всех», – взаймы. Но Обама спас финансовую систему, мир постепенно оправится. А кризисы были и будут, пройдет время – и грянет следующий. Трудно предсказать, каким он будет, как назовется, тяжкими ли окажутся последствия.

Но одно я скажу наверняка. Это будет кризис букв. Пузыри будут не в финансовой системе, ипотеке или банковском секторе – мы уже сейчас формируем пузырь из слов. Ничего не значащих, повсеместных, забирающих у одних деньги, у других – время.

Посмотрим, как он оформится и чем обернется. Я очень хочу дожить до того дня и иметь достаточно сил, чтобы улыбнуться, когда образованный афроамериканец, ведущий блока новостей, будет озабоченно тарахтеть про новый мировой кризис. Не потому, что я хочу вскрыть болезни нашего общества, чувствую жизнь только в контексте глобальной катастрофы и подпитываюсь негативом. Нет, совсем нет.

Нью-Йорк, наши дни

E-mail То: Mary a Nevskaya

Сегодня я прочитал свои мысли. Это невероятно, как разные люди могут думать об одном и том же, в разных обстоятельствах, живя в разное время.

«И от этого всего жизнь временами чрезвычайно неуютна, а временами все нормально, как будто бы ничего и не происходит. А когда болит, тогда действительно страшно. Чрезвычайно неприятно. И делать ты ничего не можешь. И не то чтобы это был действительно страх… Потому что ко всему этому привыкаешь в конце концов. И возникает такое ощущение, что когда ты прибудешь туда, там будет написано – „Коля и Маша были здесь“». Это слова Бродского. Книга-разговор Соломона Волкова.

Нечего добавить. Я борюсь со страхом, не остаюсь один на один с собой – читаю, смотрю, ищу. Я знаю все о Фредди Меркьюри, Феликсе Гонсалесе-Торресе, Рудольфе Нуриеве, Эрве Гибере, Василии Алексаняне. Знаю все больше, погружаюсь в факты, разглядываю фотографии, слушаю музыку. В такие моменты я становлюсь одним сплошным нервом, все мое естество вытягивается в тугую струну.

Самое главное – не смотреть на свои вены. Иначе можно сойти с ума, кажется, что в них и кроется предатель: вот они, выпуклые, по ним течет кровь, а в этой крови то, что не дает мне жить, чувствовать себе полноценным человеком, держит вдали от любимой женщины и когда-нибудь убьет меня окончательно. В эти моменты я ненавижу свою кровь, потому что в ней поселился предатель. Наверно, так ненавидят метастазы раковые больные. А я здоров, но у меня больная кровь. Если бы я сходил с ума, то перерезал бы вены и с наслаждением смотрел бы, как поверженная кровь покидает меня.

Хороший психолог отыскал бы здесь потаенные мотивы. Как это в Книге Левит? «Не ешьте крови ни из какого тела, ибо душа всякого тела есть кровь его». Я в глубине сознания хочу, чтобы кровь покинула мое тело? Я хочу избавиться от своей души, продать ее дьяволу, а взамен остаться жить? Или я просто хочу, чтобы душа добровольно покинула тело? Хочу приблизить конец? Я что, оскотинился до такой степени, что боюсь жить?