Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

И, прежде всего, встанут нерентабельные белорусские заводы, свернется сельское хозяйство. Появятся безработные.

Значит, за объединение придется платить и России, и Белоруссии.

И вот об этом людям нужно сказать честно…

– Знаешь, Лада, у нас ведь тоже не все было нормально. Это вам из белоруссии казалось, что в Москве рай – а она, Москва, для многих оказалась промежуточной станцией туда, – я ткнул пальцем в потолок, предполагая, что указываю в сторону неба.

А не в сторону Государственной Думы.

– Я догадывалась, но для того, чтобы что-то сделать – нужно делать хоть что-то…

Передо мной была, в общем-то, слабая женщина, а я подумал о том – сколько у нас здоровых мужиков, которые должны были бы сказать себе то же самое…

– Ты сказала, что думала много раз? – я старался говорить как можно мягче, чтобы мои вопросы не походили на допрос.

– Конечно – много раз.

Только ведь одна и та же мысль никогда не бывает одной и той же…

– И что же ты стала делать? – зачем-то спросил я, и она пожала плечами так, словно речь шла о совершенно очевидных вещах:

– Ошибки…

Я тоже мог бы пожать плечами так, словно речь идет о совершенно очевидных вещах, и сказать что-нибудь вроде того, что говорят, когда не знают, что сказать.

Например:

– Желания создают больше проблем, чем проблемы – желаний, – но не успел этого сделать, потому, что Лада добавила после молчания, которое можно было бы назвать небольшим.

А можно было и никак не называть:

– Глядя на меня, ты имеешь полное право сказать: «Все бабы – дуры!»

– Глядя на тебя – нет, – ответил я.

Улыбнувшись, она прошептала что-то, что я почти не расслышал, но почему-то уверен, что она сказала: «На ошибки всех дур глупости не хватит…»

Но слово: «Ошибки», – мне запомнилось.

«Часто ли я сам замечаю, когда делаю ошибки?» – подумал я.

И часто ли я их делаю?..

– Одна ошибка – это ошибка.

Две – уже правило, – рассуждал я перед своим другом Иваном Головатовым.

– Три, – добавил он, – Это – Нормативный акт Законодательного Собрания.

– Если и я, и власть ошибаемся одинаково часто – это слабое утешение для меня…

Наш первый разговор на этом и завершился – на чем-то всегда завершаются первые разговоры.

Это единственное, что есть общего у первых разговоров и последнего – последний разговор тоже заканчивается чем-то.

И вот, что пришло мне в голову, когда я остался один: есть люди, которые ничего не делают, даже тогда, когда жизнь заставляет их что-то делать, есть люди, которые делают что-то, потому, что жизнь не оставляет им выбора.

Но самые интересные – для меня те, кто делает что-то, имея выбор…

Я не сужу людей – на это я не имею права.

Да и трудно представить художника судьей – разве кому-нибудь придет в голову давать ему взятку, а, значит, какой уж тут судья.

Я просто выбираю тех, кто мне интересен.

Может, это происходит потому, что мне ни разу не пришлось всерьез, по большому счету, ругать свое время, а, значит, не пришлось ругать свободу, которая росла, как ребенок.

С болезнями и опасностями новых болезней.

Ведь для всех людей – эффективный труд – это основа материальной независимости, и, в конечном счете – свободы.

Только для художников – свобода – это основа эффективного труда…

Когда она уходила, я спросил:

– Мы еще увидимся?

– Наверное, – ответила Лада, – Если ты обещаешь, что не будешь писать обо мне рассказ.

Обычно моего персонального лицемерия хватает на то, чтобы поддакнуть женщине.

Особенно, если женщина мне интересна.

Я даже однажды сказал об этом Грише Керчину:

– Чего хочет женщина – того хочет Бог.

– Сомневаюсь, – ответил мне Григорий.

– Почему?

– Потому, что мне трудно представить Бога, мечтающего о норковой шубе…

– Не обещаю, – ответил я Ладе. – Тогда – увидимся точно…

Только после того, как она ушла, я вдруг понял, что даже не рассмотрел ее как следует. Не сделал ни одного самого естественного взгляда, каким смотрит мужчина на женщину: глаза – ноги – грудь – руки.

Не то, чтобы мне нечего было делать – когда хобби превращается в работу – такое бывает не только у художников, но у художников, такое бывает особенно часто – дел, которые нужно сделать, всегда невпроворот. Больше – только дел, которые хотелось бы сделать…

И все-таки, я завалился на диван и стал вспоминать.

Вернее, не вспоминать, а восстанавливать, реконструировать то, что происходило только что.

Одета Лада была в темный плащ, длинной приблизительно до колен.

Плащ она не снимала, а только распахнула его.

Под плащом была очень короткая юбка, и ее ноги в черных колготках, постоянно находились у меня на глазах.

При этом – своими ногами она не кокетничала.

Если бы кокетничала – непременно двигала бы ногами, привлекала к ним мое внимание.

«Кокетничала ногами», – Тургенев, в девятнадцатом веке, за такое обращение с русским языком непременно вызвал бы на дуэль, по одной единственной причине – в девятнадцатом веке женщины еще не научились ногами кокетничать. Это – изобретение второй половины двадцатого века – что-то вроде пассажирской реактивной авиации.

– Ты всегда говоришь такими умными словами? – спросил меня кто-то как-то. И мне пришлось ответить:

– Во-первых, я не люблю тех, кто говорит глупыми словами.

Во-вторых, это – совсем не умные слова.

А в третьих – это не слова вообще …

Лада сидела совершенно спокойно, словно бывала у меня много раз.

Так сидят друзья, а не хозяйки или рабыни.

И именно это – я понял это потом – и упрощало наши отношения, и смущало меня.

– Интересно, кем же все-таки хотят быть женщины? – спросил я однажды свою знакомую, журналистку Анастасию, – Хозяйками или рабынями?

– Это зависит от времени суток, – не задумываясь ни на мгновение, ответила мне Анастасия, и я решил, что у Анастасии заранее готов ответ на любой мой вопрос.

Теперь я понял, что просто не умею формулировать вопросы так сложно, как они стоят на самом деле – Лада оставалась сама собой, то есть просто женщиной.

И она умела ей быть.

Это возвысило Ладу в моих глазах, поставило ее на небольшой пьедестальчик – что бывает не так уж часто, потому, что я давно убедился в том, что не все поступки женщин, считающиеся ими возвышенными, возвышают их. Многие поступки не возвышают женщин, а просто делают их смешными. Впрочем, как и мужчин – тоже.

«Лада – не тоска, – решил я, – Тоска, когда красивая женщина не умеет быть красивой женщиной…»

То, что она рассказала мне для начала, звучало набором ее больших и маленьких неприятностей. Неприятностей, не просто не придуманных, но произошедших с человеком, отправившимся путь.

Решив, что Лада «не тоска», – я почему-то вспомнил один, случившийся недавно, разговор, который был настоящей тоской.

Читать дальше