Владимир Дэс - Зелёное пальто

Они приехали.

Икорки поели, кагорчику попили и, не желая портить отношения и с властью, и с патриархатом, сказали: «Дело это ваше мирское, сами и разбирайтесь».

На этом и уехали.

Тогда ударник капитализма вспомнил моего папу, как он икал в подвале с вьетнамцами, и лично приволок его к Кремлю, под «образ», объявив, что сей провидец своим иканием пророчит будущее.

Папу с клизмой во рту поставили перед портретом губернатора, и он, одуревший от залитого в клизму спирта, так неистово заикал, что со стороны казалось, что и вправду о чем-то проповедует.

Как известно, все проповедники мира во все времена вещали что-то непонятное и абстрактное. Зато их ученики смело и доходчиво разъясняли народу суть исторических предсказаний оракулов.

Вот и ударник капиталистического труда стал таким же понятливым переводчиком иканий моего папы. И от его имени предсказывал нижнеокскому народу скорое пришествие капитализма при нынешнем Губернаторе.

Тогда, мол, водка и колбаса будут бесплатные, как при коммунизме.

К этому времени моя жена просто идеальная во всех отношениях стала дурить.

Ночью все ее мысли стали только о сексе, а днем – только о свободе.

И наконец, она мне заявила, что разлюбила меня. Ей стало мало секса и свободы, Да и в стране нашей холодно, А ее душа требует тепла. И вообще ее давно тянет в Индокитай.

Я как услышал про Индокитай, сразу понял, что это мамины происки, влияние на маму ее вьетнамских «рабов-студентов».

Так и вышло: моя любовь «откусив» половину моих капиталов на содержание усыновленных и удочеренных мной ее детей, подалась в теплые края. Вместе с мамой.

Через неделю мама прислала телеграмму: «Сынок, твоя снюхалась с Принцем. Целую. Мама».

Я ничего не понял: кто с кем снюхался? Какой Принц?

Попытался связаться с мамой, но она исчезла. Растворилась в джунглях.

Но я выяснил, что моя жена оказывается вышла замуж за индокитайского принца, и тот пожелал переусыновить усыновленных мною пятерых ее детей. В качестве откупного предлагал мне огромный алмаз – «Свет мира».

Я обрадовался этой идее о переусыновлении и разрешение дал, но от алмаза отказался, написав принцу: «Фенк ю вам, конечно» [25] , за алмаз, но есть еще одно чувство, которое пока еще «общество наживы» из меня не выбило, – это любовь к моей семье.

Хотя за что, кажется, было любить отца? Пьяницу, хама и негодяя.

За что любить маму? За безволье, готовность к унижениям и непонятную бабью терпимость?

За что было любить сестер? Развратных, похотливых, завистливых и злых.

Но я их всех любил, люблю и буду любить.

А за что им было любить меня, самодовольного, хвастливого себялюбца?

Но и они меня любили. Даже в те минуты, когда, перегрызшись и переругавшись, готовые перегрызть друг другу глотки, остыв и успокоившись, мы снова обнимались и плакали от счастья и радости, что любим друг друга, что опять вместе, что опять рядом. Что это моя мама, это – мой отец, а это – мои сестры и я – их брат и мы самые родные, самые близкие в мире.

А тут пропала моя мама, где-то на индокитайском континенте. А мне ее жизнь была дороже любого «Света мира».

И поэтому я попросил Принца взамен алмаза разыскать мою маму, затерявшуюся где-то в его азиатских джунглях.

В письме я описал принцу, как моя мама перешила свое зеленое пальто для меня, чтобы я не замерз и не умер от холода в детстве, и что это зеленое пальто теперь – моя единственная память о бесследно пропавшей маме.

Я храню его как зеницу ока и даже все свои награды вешаю на него.

Принц от столь драматического рассказа о моей маме, о зеленом пальто и о мальчике, который едва не замерз в холодной России, очень растрогался.

И в ответном письме пообещал мне найти маму.

И разыскал.

Оказывается, маму, когда она неосторожно гуляла по джунглям, «зацепили» «красные кхмеры».

Эти люди с автоматами Калашникова уволокли ее в пещеры и таскали по ним то на север, то на юг. Еды не давали, давали только курить. И она, покурив, слабо понимала, что с ней происходит. Иногда ей казалось, что она все время шила без передыха, как и ее вьетнамцы в Нижнеокске. Но почему-то у нее очень болели не руки, а ноги и спина была ободрана до крови на позвонках.

Когда я ее привез домой, мама еще долго спала на животе и боялась туннелей.

С папой было все сложнее.

Предсказания его, как бы их ни затуманивал ударник капитализма, все не сбывались.

Народ больше его не слушал. Спирта в клизму никто не наливал.

Папа затих.

Но жить стало неспокойно. Вокруг Башни все время шныряли какие-то личности. Они все еще ждали, когда победит капитализм и наступит коммунизм, а из Кремля начнут раздавать бесплатно колбасу и водку.

В это же время из своего секс-турне примчалась совсем обессилевшая моя старшая сестра. С новой идеей, выраженной лаконично лозунгом, вытатуированным на ее груди: «Кто не спал со мной, тот не россиянин!»

Оказывается, за границей она и иностранцев-то не видела. Кругом были одни русские.

Порой ей даже казалось, что нас, русских, больше, чем китайцев. Только китайцы живут компактно в Китае, а российское население постоянно перемещается по миру в поисках небесного Рая, земли обетованной и смысла жизни.

Зато каждый русский за границей как патриот своей страны, встретив ее, считал своим долгом переспать с ней.

Так она, объехав весь мир, вернулась в Россию с татуировкой, но без детей.

На младшую сестру это лихое время подействовало по-иному. Она, не выдержав напряжения, конкуренции и интриг, продала сочинскую тюрьму-люкс армянской диаспоре и, возвращаясь с югов, опять вынула из своей дамской сумочки папину бритву. Ну, а вынув, уже не смогла сдержаться, и очередной раз села за вооруженный грабеж гражданина в полупальто.

Но посадили ее не в ее комфортабельную тюрьму в нашем Нижнеокске, а отправили в Нерчинск, на родину декабристов и моего питерского, царство ему небесное, профессора экономики по прозвищу Шаман. Поэтому ко мне в Башню пришла не она, а только телеграмма: «Я на этапе. Без пальто очень холодно».

На семейном совете мы решили делегировать в Нерчинск старшую сестру, чтобы она там, на месте, разобралась в обстановке.

Но наши планы спутал случай.

Меня опять пригласил к себе Губернатор.

Если, конечно, это можно назвать приглашением.

Прямо из-за обеденного стола меня выдернули два здоровенных охранника и поволокли к нему в кабинет.

Пока волокли, я возмущался:

– Куда тащите? Если к Губернатору, то его нет в Кремле.

– Откуда это вы все знаете? – они, хитро улыбаясь, пинками продолжали доставлять меня в приемную.

Я знал, да и все в городе знали, где сейчас находится губернатор.

Это раньше он передвигался без охраны и сопровождения. А со временем, начав ездить в бронированном автомобиле, даже ходить стал в «бронекостюме» и с «мигалкой».