Владимир Дэс - Зелёное пальто

Один охранник нес впереди господина губернатора мигающую лампу красного цвета, второй сзади, мигающую лампу синего цвета, а третий периодически включал сирену.

И в тот момент, когда меня забирали охранники, губернатор вышел с этим своим эскортом из моих ворот в город.

По перекрытым улицам, мигалкам и вою сирены можно абсолютно точно проследить, куда он двигался.

К своей любовнице, дикторше местного телевидения, голубоглазой блондинке, или к своей жене, кареглазой брюнетке. Сегодня по сирене, воющей у телевышки, было очевидно, что пришел черед любовницы. А меня охранники волокли в его кабинет.

Почему – непонятно.

Наконец, втащив в приемную, меня бросили у порога.

Я встал, отряхнулся и хотел уже присесть, подождать, когда губернатор вернется из города, но дверь в кабинет открылась, и я увидел за столом сидящего господина Губернатора.

Я, недоумевая, протер глаза.

– Да я это, я. Я. А в город пошел мой двойник. Моя жизнь слишком ценна для народа, чтобы ею рисковать.

И, выйдя из-за стола, обнял меня.

Умудренный опытом, я понял, что сейчас мне будут что-то предлагать. Причем что-то не совсем приятное.

Проиграв мысленно несколько вариантов, я остановился на предложении сделать мне лоботомию [26] , чтобы я уже наверняка забыл день захвата власти этим химиком.

К тому времени появилось очень много книг, фильмов, воспоминаний очевидцев о том, как Президент России еле-еле уговорил «партизана-химика» принять пост губернатора и спасти Нижнеокскую область от гибели и как народ, узнав об этом, внес на руках «спасителя» в Нижнеокский Кремль.

В общем, замер я, застыл.

Господин губернатор посадил меня рядом с собой на диван и завел задушевную беседу: «Да… – задумался я, – совсем, видимо, мои дела хреновые».

– Так вот… Как тебя бишь?

Я с готовностью ответил, что имени своего не помню и вообще ничего не знаю. Губернатор посмотрел на меня, понимающе улыбнулся и сказал:

– Вообще-то это не важно, как тебя зовут и что ты помнишь. Важно другое. Так вот, мои враги… – я удивленно поднял брови, – да, да, не удивляйся, мой друг, и у меня, святого человека, есть враги.

Губернатор трагически закрыл глаза на несколько секунд. Затем открыл:

– Так вот, мои враги обвиняют меня в отсутствии патриотизма, – и помолчав, шепотом добавил: – говорят, будто я не россиянин, будто я американец.

– А я-то тут при чем?

– А все при том, что, оказывается, патриотами-россиянами считаются только те, кто переспал с твоей сестрой.

– Так вот в чем дело, – обрадовался я, – это я сейчас устрою. Позвоню сестре. Вы переспите с ней и сразу станете и патриотом, и россиянином.

– Правда? – обрадовался он. – Звони.

Я позвонил. Трубку взяла моя мама и сказала, что старшая сестра уже уехала в Нерчинск к младшей сестре, как мы и решили на семейном совете.

– Уехала, – объявил я губернатору.

– Куда?

– В Нерчинск, – ответил я.

Он сразу отошел от меня и сказал уже не дружеским тоном:

– Уехала, говоришь? Тогда… Ты – лети! – помолчал и добавил: – За ней. Сроку два дня.

И я полетел, вначале на губернаторском самолете, потом на эмчээсовском вертолете.

Вертолет выкинул меня в буквальном смысле слова в самом центре Нерчинска. Сердце мое трепетало. Город-легенда.

В сознании – ссылка, декабристы, их преданные жены.

Хромой профессор на своих лекциях очень часто рассказывал нам, студентам-романтикам, об этом удивительном, интеллектуальном крае, где уже четыре века в местах заключения куются свободолюбивые мысли нашего общества.

И тут моя сестра со своей бритвой.

Еще на подлете к этой легенде всего прогрессивного человечества я был поражен необыкновенной природой этих мест. И немного удивлен. Бесконечные сопки монотонно тянулись под вертолетом, изгибаясь вверх и вниз.

Леса были все сожжены напрочь и торчали обуглившимися, полусгнившими шпалами из безжизненной земли.

Ни птицы, ни зверя на сотни километров. С вертолета все это напоминало лицо небритого полупьяного бомжа, всеми забытого: и родней, и Родиной.

В душу стало закрадываться нехорошее предчувствие обмана, гибели прекрасной легенды.

– Ну, ничего, вот прилечу в Нерчинск, – успокаивал я себя, – а там уж дух свободы.

Итак, вертолетчики скинули меня на землю, на центральной площади у покосившегося памятника Ленину, показали на пальцах: через сутки здесь же и, как от зачумленного места, шустро улетели.

Первым живым существом, которое я встретил в абсолютно безлюдном и безмолвном городе, была тощая, едва передвигающая копыта корова. Кожа ее, больше похожая на древний пергамент, плотно обтягивала скелет, и ребра проступали как обручи.

Это животное оценивающе посмотрела на меня, помотала своим выжатым, как мочалка, выменем и, поняв, что я объект для нее несъедобный, поплелась дальше по центральной улице города.

Подул неожиданно ветер и вместе с пылью выволок откуда-то старую, полусгнившую, желтую газету.

Чуть живая корова вдруг встрепенулась и, размахивая копытами в разные стороны, рванула за газетой.

У меня волосы встали дыбом.

Вот это место!

Здесь даже парнокопытные бегают за газетами.

Вот он, центр цивилизации!

Наконец корова настигла газету, прижала к земле передними копытами и, тяжело дыша, уставилась в нее остекленевшими глазами. При этом изнутри животного вырывались хрипы, как у заядлого курильщика.

Она постучала несколько раз копытом по своей грудной клетке и стала шевелить губами, мотая головой из стороны в сторону. От этого вида у меня подкосились ноги:

– Корова читает газету?

Животное качалась из стороны в сторону. Ветер шевелил страницы.

И тут корова замычала.

Я вздрогнул:

– Будет читать вслух?

Разум мой затуманился.

Я был близок к обмороку.

Но корова, высунув свой шершавый язык, неторопливо подобрала газету и стала медленно, медленно ее зажевывать. Зажевав, тоскливо посмотрела на меня и, едва передвигая ноги, поплелась за угол, махнув мне на прощание своим жидким, как нитка, хвостом.

После этого видения я еще долго шлялся по безлюдным улицам Нерчинска среди полуразрушенных и недостроенных зданий, нигде больше не встречая никаких признаков жизни.

Наконец я набрел на зековский лагерь, где, по всем сведениям, должна была находиться моя младшая сестра. Но сколько я ни стучал в ворота лагеря, сколько ни прислушивался, с той стороны не доносилось ни звука.

Не хватало только патриотической надписи: «Все ушли на фронт».

Потоптавшись еще какое-то время, я побрел в поисках жилья.

И только отошел от ворот, как путь мне преградили два ребенка, возникших как бы ниоткуда.

Это были мальчик и девочка. Увидев в этом обезлюдевшем городе детей, я даже испугался.