Татьяна Замировская - Жизнь без шума и боли (сборник)

Пыль – это пыль, говорю я и получаю палкой по шее. Или это часть всех нас, предполагаю я и ловко уворачиваюсь, чтобы не получить палкой по шее еще раз.

А потом еще и по голове получишь палкой, классика жанра, говорит он.

Приносит из кухни очередной стакан, полный мяса, – давай отвечай мне, чем полон стакан, видишь ты там мясо, хочешь ли ты получить палкой по голове?

Может, мясо само заползло в стакан, это такая память о форме, желание формы – это как желание нормы, понимаете? – робко предполагаю я.

Ешь, мрачно говорит мой Наставник, придвигая ко мне стакан, ешь, забудь о палке, дура. О чем еще можно говорить с голодным человеком. Форма, желание нормы, с ума сойти можно. Ешь, ешь, забудь, ничего из этого не получится.

Аня Снибирь очень любила осенние желтые листья – они летят над городом, паутинки арахны тянутся над узкими плечами Ани Снибирь, солнце валиком умазывает небеса морозным желтком. Аня – романтик, Ане нравятся проворные собаки, играющие в «Knockin\' оп heaven\'s door» [4] на автомагистрали, нравятся холодные вороны под сердцем, нравятся угрюмые подростки в растаманских шарфиках, сидящие воробушками на парапете в ожидании летающей рыбы, знающей все о девочках и о том, как сдать сессию на «прилично». Аня Снибирь идет в парк, собирает осенние желтые листья в букет, перевязывает его своими волосами.

«Я теперь – героиня Павича», – думает Аня, и у нее под сердцем вырастает маленький бумажный пакетик, наполненный круглыми пончиками. На одном из пончиков сидит рыжий таракан Измаил и держит в руках медный пятак.

«И Чуковского», – грустно думает Аня, и пакетик лопается с неприятным воздушным бумканьем.

Аня Снибирь снимает ботинки и идет пешком через парк в гости к своему бойфренду-библиотекарю. Бойфренд-библиотекарь вынимает у нее из рук желтые осенние листья, провожает Аню в ванную и зачем-то долго-долго моет ей лицо хозяйственным мылом. Аня рычит и кусает его противные, пропитанные книжной пылью пальцы.

«Я – героиня Паланика», – думает Аня, выплевывая бойфренду в лицо смесь мыла, слюны и крови.

«Я нашел тебе работу в парке, – позже говорит библиотекарь, пряча губы в чайном стаканчике. – Записывать движения аттракционов три раза в день. Платят нормально, там работала сестра Шапошникова, который переодевался конем – помнишь? – деревянным парковым конем, когда дети играли в Трою».

Аня Снибирь зябко кутается в плед.

«Я зябко кутаюсь в плед», – думает она, и ей становится тепло, так невыносимо тепло, что она забывает ответить библиотекарю, пропадая в совсем уж замкнутый, туманный мир волшебных слов.

«Надо завтра куда-нибудь об этом написать. Или кому-нибудь написать», – думает Аня Снибирь, волшебная девочка, так любившая осенние желтые листья и рваные менструальные стихи о прошлом.

Она, кстати, прожила совсем недолго, потому что с самого начала у нее внутри горла была сосновая шишка.

Владислав( приносит музыку в руках ). Дорогая моя! Дорогая Элли! Эта музыка – безумна!

Дорогая Элли( берет музыку в свои руки, начинает ритмично покачиваться, словно на сеансе Кашпировского ). В самом деле, Владислав. Эта музыка – безумие. Я сама теперь, кажется, – тоже безумие.

Владислав( трогает Дорогой Элли запястье ). Элли! Дорогая Элли! Твои руки и запястья – это тоже безумие. Я, когда слышу кончиками пальцев твой пульс, понимаешь… И эти геометрические аккордовые просветления здесь, в середине, где гитара тихо взрывается текучими струями вывороченных наизнанку мерцающих всплесков! И шелест тряпичных рыб где-то в звенящем пупке виолончели – вся эта звуковая маревная фантасмагория выпархивает из шероховатого эпителия смычка вниз, к ногам, а ниже ног захлестывается атональным фосфоресцированием, сотканным из взрывающихся, искрящих блесной дрожащего перламутра, водянистого перламутра ниже ног – а что ниже ног, кстати?

Дорогая Элли( протягивает руку ). Ниже ног – сорок восемь евро.

Владислав( кладет в руку Элли деньги ). Пятьдесят.

Дорогая Элли( сжимает кулак ). Спасибо. Ваша сдача – два евро. Ниже ног, Владислав, – земля. Земля под ее ногами. Книжка великого индийского мистификатора Салмана Рушди. На два евро могу пословицу или поговорку – идет?

Владислав( кладет руку на плечо Элли ). Элли, это безумие. Какая поговорка, о чем вы? Давайте поговорку, хорошо.

Дорогая Элли( механически ). Дружба – не копейка, кинешь с моста – не вернешься.

Владислав( убирает руку с плеча Элли ). Элли, это не только дружба! Элли, понимаете, это безумие! Эта музыка напоминает мне вас. Я безумен, когда саксофон горлом идет – вот так: гррр, грррр, аммм. Я безумен, когда зебра шагает через рояль наискосок – тогда каждый звук как мандала рисует у меня на висках буквы вашего молчания! Безумие – это китайские уточки под ногтями, когда вступает гитара и начинается медленная, ниспадающая свежайшими брызгами полупрозрачных слез бессарабия зуда, несносного зияния полутонов в полусферах сознания, и когда смычки режут пышные, брызжущие хлеба… чем режут?..

Дорогая Элли( задумчиво ). Гаммами. Минорная ниспадающая гамма. Гармонический минор. Двадцать евро.

Владислав( кладет Дорогой Элли в руку двадцать евро одной бумажкой ). Да, гаммами. Извергаясь волнующим водопадом распаханного безумия, круговоротного, звонкого трамвайного безумия…

Дорогая Элли( внезапно ). Послушайте, Владислав. Давайте говорить начистоту. Я ведь не такая уж и дорогая – разве нет?

Владислав( дрожит ). Я принес вам эту музыку, она напоминает мне о мгновениях безумия, связанных с мыслью о вас…

Дорогая Элли( мрачно и быстро ). Триста евро. Это Silver Mt. Zion. Они в самом деле играют минорную гамму и ничего более. На редкость занудный вид творчества.

Молчание.

Владислав( умоляюще ). У меня двести тридцать.

Дорогая Элли ( облегченно вздохнув, ложится на кушетку ). Хорошо. Вы мне нравитесь. Я тогда просто останусь в туфельках – и все будет по-честному.

Владислав кладет деньги рядом с Элли на кушетку.

Мой спрятанный друг – шашечка для муравьев «Омар». Каждое утро я вытряхиваю застрявших в липком сахаре муравьев в унитаз, отмываю шашечку «Омар» и целую ее – шашечка превращается в друга, невысокого кудрявого мальчика с лицом из раскрошившегося кафеля.

«Привет, Наташа!» – говорит он мне, пускай я и не Наташа (кафель настолько раскрошился, что он ничего не видит и не слышит). Я достаю из сумочки фиолетовую жирную помаду и рисую на кафеле уши, глаза, мягкий улыбчивый рот и три-четыре шарика фиолетового мороженого: это, допустим, мозг. Мне нужен умный друг, вот в чем дело.