Татьяна Замировская - Жизнь без шума и боли (сборник)

Здесь главное не проронить ни слова, сворачивая шнуры.

Увы, как правило, кто-нибудь не выдерживает: прощальным Орфеем оглядывается, раскрыв рот – и уже дерет горло жестяным воробьем терпкое слово, и вываливается мясной смысл на сцену, как освежеванный слон, и сладостное мгновение полной потери смысловой наполненности всего сущего пропадает, как в полусне. «Растерялись поначалу», – напишут про них в клозетах. А они будут пытаться вспомнить, что это было, такое сладкое, – но нет, вспомнить уже не смогут. Такого рода амнезия – прямой путь на вершины хит-парадов.

Можно, конечно, предпринять что угодно: какое угодно безумие, вылазку, опасный поход в приграничный лес; возможно, даже пересечение границы по чужому паспорту или удостоверению наемного убийцы или просто банальный поход в механический цирк, на концерт, в гастроном, в сад, в соседний двор, полный свежевырытых осенних ям, – но ведь рано или поздно тебе все равно придется вернуться домой.

… и мы едем, а на обочине стоят как бы пустые люди… ну, состоящие из одежды, которая была на них в момент смерти, и это понятно – никаких тел, никаких знаков, только одежда, и всё; и они все одеты тепло: пальто, шубы, шарфики – потому что в тот раз это была какая-то специальная дорога, где можно было рассмотреть только тех, кто погиб поздней осенью или зимой, и вот иногда они просто стоят и провожают тебя взглядом – а взгляда, в общем-то, нет, просто шляпа и шарф в пустоте – вот тогда надо быстро сфотографировать. А иногда они почему-то бросаются под автомобиль с таким видом, будто они просто переходят дорогу, будто им позарез надо попасть на ту сторону – и если они туда попадут, что-то изменится. Ха, ну конечно же изменится – мы чуть не стали такими же, когда пытались не переехать чье-то полупальто!.. да нет, прозрачное… потом остановились, смотрим назад – а там каштаны рассыпаны, холодные такие, жуткие, поднимаешь их, а они мягкие, и внутри вода.

На вечеринке, состоящей из благожелательных незнакомцев, выясняется, что удалось достать немного. Атмосфера тайного веселого заговора. Все перешептываются: получилось достать, уже приготовили. Иду на кухню. Действительно приготовили какую-то женщину с татуировкой на спине. Все, что было внутри, приготовили отдельно: сухари, панировка, кое-что отварили в эмалированной кастрюльке, все выглядит красиво и аппетитно. Попробуй, говорят мне, ты что, боишься, мы тут в кои-то веки человека достали, когда еще такое будет, сейчас тяжело достать. На вкус как курица, говорят, но на любителя, конечно, корейская такая курица. Я рассматриваю разноцветные потроха, похожие на драгоценные камни и какие-то радиодетальки. Это? Нет, я это не ем, говорю я. Думаю: вот, в жизни надо попробовать всё, все люди делятся на тех, кто ел людей, и тех, кто людей не ел, почему я принадлежу к последним? Думаю: вот я теперь приближусь к Джону Бэлэнсу, офигеть. Думаю: мне ведь не было противно, когда мы в Будапеште ходили на выставку трупной скульптуры, а тут я не могу даже кусочек сердца съесть, там жилки, жир, терпеть не могу жилки и жир. Передо мной вываливают целую тарелку какой-то разноцветной геометрии: вот грудь, вот селезенка, вот почка, смотри. Бронхи! Бронхи ей понравятся, предполагает хозяйка и ловко вылавливает шумовкой из кастрюли сероватую веточку бронха, похожую на брокколи. Я, чтобы не обидеть никого, кладу в рот кусочек и киваю. Бронх приготовлен из рук вон плохо. Делаю вид, что у меня звонит телефон, спасительная методика, никогда не подводила. «Угу!» – кричу я в телефон заинтересованным голосом. «Угу, угу!» – я бегу на балкон с набитым бронхом ртом, чтобы никто ничего не заподозрил. Выплевываю все куда-то вниз с двадцатого этажа и еще долго плююсь. Во рту привкус теплой грязи, будто дождливого картона нажевалась. Получается, некоторых вещей я никогда в жизни так и не попробую, думаю я, и мне становится очень больно и горько. Я себя переоценивала, думаю я и чуть не плачу. Мне вовсе не было жалко этого непонятного женского человека с татуировкой на пояснице, пусть бы всех этих людей сварили и съели, мне на это наплевать; мне просто было неприятно осознавать, что я в принципе не очень-то люблю мясо, просто оно какое-то противное на вкус, вот и всё.

…Если появлялись какие-нибудь ненужные вещи, жители дома просто выносили их на крышу и оставляли (дом же, знаете, длинный, ломкой буквой «печаль» располагается вдоль стадиона, автошколы и пятиэтажного ресторана для больных детей), это был тихий тайный сговор, и у каждого в изголовье лежал личный кованый ключ от медного люка на небеса. Потом, если тебе вдруг что-нибудь было нужно, а в шкафах, как ни ройся, не найдешь, ты мог, понимаешь, прямо на крышу выйти, и оно там буквально через пятнадцать шагов лежит и ждет тебя. Нюансы, конечно, – летом все выцветшее, блеклое, мы обычно докупали краски и вываривали в ней; зимой опять же из-под снега выкапывали какую-то ветошь, но если прогладить утюгом – хоть на свадьбу, хоть в гроб, хоть в бутик на распродажу подбрасывай. Весной там птицы, правда, топтались, но это вообще грех на птиц пенять, теперь вообще птица пошла мстительная, ты ей дурное слово в сердцах кинешь, а она к тебе в вентиляционную решетку умирать придет. Григорьевна из четвертого подъезда вот однажды журавля придурком обозвала, журавль и правда глупо себя вел, праздно испражнялся на кашемир с какой-то полуулыбкой; так потом – что вы думали? – у нее в доме такая вонь началась, такая вонь! Даже газовщика вызывали, но вонь не по его части оказалась – потом пожарники из вентиляции разложившегося журавля достали. И ведь втискивался как-то мокрыми, крепкими перьями в эту узкую, неуютную трубу, лишь бы отомстить! Они его так и оставили лежать на черном целлофане в коридоре, и все прибегали смотреть, пока слепой М. не унес его куда-то с собой «на удобрения», он возделывал японский садик на крыше; таким образом, откуда журавль в смерть добровольно ушел, туда его слепой М. по слепоте своей, не думаючи, и вернул. Такого рода круговерть настраивает мышление на умиротворяющий, весенний лад. Так, например, мы с подружкой вчера ходили на крышу, нашли там отличные гнилые доски, блузку с тюльпанами и фирменную кепку «Салон красоты „Щи“, так вначале аж передрались из-за всего этого, но потом по лестнице спускались уже в обнимку: весна, дружба, всеобщее прощение.