Татьяна Замировская - Жизнь без шума и боли (сборник)

Мастер подводных вопросов Афанасий П. наконец-то решил поставить на себе крест, но ему это не удалось: оказалось, на нем давным-давно поставили крест все его друзья и родственники, а также некоторые незнакомцы и жертвы неудачно поставленных подводных вопросов; в общем, поставить на себе крест можно было, разве что предварительно раскидав все остальные кресты, а это не так-то просто сделать, если учесть, что один из этих крестов – сам Афанасий П., которого природа, целесообразно мудрости своей, заранее создала в форме того, что впоследствии должно было эту форму разрушить, указав на ее бессилие и вопиющую неуместность. Хотя, возможно, дело в том, что такой акт творения – более удобный и компактный. Также возможно, что мастера подводных вопросов сейчас никому не нужны и возникают главным образом вследствие досадной ошибки в течении стихий: как шаровая молния, например, или спонтанное самовозгорание пачки творога в предрассветном холодильнике.

Предположим ситуацию: Свечной человечек переходит дорогу и видит у обочины раздавленного вепра. Легким всполохом руки расчехляет мобильную фотокамеру и оставляет себе на память раздавленного вепра кровавой неоновой лужицей. Свечной человечек родился для того, чтобы коллекционировать отпечатки сбитых в гололед животных, он этого еще не знает, но когда узнает, наше знакомство с ним закончится, поэтому «лучше уж мы не будем об этом говорить». В мгновение фотовспышки случается нехороший финт: автомобиль «Ока», проезжающий мимо в данное мгновение, сильно заносит (водителя ослепило) и выбрасывает на встречную под колеса какого-то гигантского броненосца. Чтобы спастись, ослепленный водитель отматывает время назад (в шоковом состоянии человек и не на такое способен), но промахивается на шестнадцать минут и задевает перемоткой окончательный выдох вепра, вследствие чего вепр оживает, смотрит на Свечного человечка в легком недоумении, а потом вспарывает ему живот клыками и выжирает содержимое, потому что, знаете, совсем тяжелые нынче условия у звериных обитателей леса. Водитель «Оки» заводит автомобиль и едет дальше. Вепр уходит в лес. Больше никаких героев у этой истории нет и не было с самого начала.

Это мы просто предположили ситуацию.

Допустим, ей уже тринадцать. Допустим, она уже может управлять машиной и покупать каштановую настойку на углу, там, где цыгане каждое утро раскладывают гулкие сосуды из тыквы и сушеные детские корни от спинной болезни. Предположим даже, что ей разрешено заводить детей, числом два; а ведь некоторые не проходят собеседование вообще, им даже одного нельзя, потому что сразу могут родиться сушеные корни и опять же надо идти на черный рынок, цыганам нести, там еще подлинность доказывать нужно и иногда случаются неприятные инциденты. Есть вариант, что она теперь может еще раз попробовать поцеловать того длинного, безрукого водопроводчика, который все ходит и ходит в соседний, разрушенный землетрясением подъезд исправлять какое-то искривление, какое-то завихрение, загиб какой-то то ли в водопроводе, то ли в ткани времени. Ей, допустим, теперь можно вообще всё – допускается даже, например, убийство по неосторожности. Но как вызвать в себе этот приступ неосторожности? Разве можно, например, ударить этого ветхого старика, которому все эти ненавистные чужие тетки говорят «мама, мама!», молотком по голове без осторожности? Там же голова – с собачий камень, со скворушкин дом! Он когда очки на нее надевает, вечно промахивается – то на холодильник нацепит, то просто в воздухе болтаются! Очень осторожно надо бить, как яйцо всмятку сонным детским утром, чтобы на скатерть ничего нет-нет-нет. Как тут можно быть неосторожной? Как вообще можно научиться этой восхитительной небрежности, этой неосторожности, позволяющей тебе вообще всё? Но, допустим, о каких-то вещах спрашивать уже неудобно, все-таки тринадцать. Сама, всё сама.

Это случалось далеко не один раз: приходит гость, пьет чай, размахивает руками, вспоминая какую-то историю из детства (как правило, такую отточенную и театрально-детализированную, что я понимаю: это рассказ-дежурный, по-рыцарски плавающий в немеющем горле и готовый в любую секунду пронзительной, опасной тишины рвануть на поверхность, привычно взмахивая, будто крыльями, топором и топором – слева топор, справа топор), изо всех сил спорит о какой-то глупой книжке, обнаруженной на холодильнике, рассматривает картины, которыми увешана южная сторона комнаты; потом уходит в туалет. Чем-то там шуршит некоторое время и затихает.

Как правило, через час-полтора я не выдерживаю: ковыряю замок отверткой, приобретенной специально для таких случаев, распахиваю дверь – а внутри никого уже нет.

Поскольку ее крик о помощи изначально имел вид кремового торта с яростной и отчаянной россыпью коктейльных вишен поверх кровавой глазури, она еще долго и совершенно искренне не могла понять, почему вместо протянутой руки или спасительного телефонного звонка ей достается записка: «Спасибо, это был очень вкусный торт» или, что еще страшнее, вежливый ответный торт – меньше размером, однако не менее вкусный, но при этом, к сожалению, всего лишь торт и ничего более.

Понимание, разумеется, автоматически повлекло бы за собой исчезновение исключительных кондитерских способностей, поэтому ситуация и вовсе превращается в черт знает что. Остается надеяться на то, что в конце концов, оказавшись в ситуации выбора между жизнью и смертью, все всё-таки выбирают жизнь – даже если со стороны это выглядит совершенно иначе.

Если вам все время снятся пустые квартиры, в которых вы когда-то давно жили-были, ваша земная жизнь, стало быть, пройдена до половины. Другая ее половина, принаряженная, уже ожидает вас за дверью с чемоданами, разламывающимися от тяжелой детской одежды. Увы, парадокс: если сложить эти две половины, никакой жизни все равно не получится.

…распахивает шкаф – а оттуда как посыплются бутылки! Она, видимо, пока в санатории лечилась, он в жутких каких-то количествах пил и бутылки тайком в шкаф складывал. Она их начинает швырять в пластиковые пакеты, чтобы отнести на помойку, а потом смотрит: внутри каждой бутылки – кораблик.

Бывает, приедет молодая рок-группа на фестиваль, чтобы выиграть там главный приз – расписную дощатую матрену с именем Путина или клубный саркофаг из жидкого металла («Заполз Дуне таракан в саркофаг» – тщательно разучивают они слова). Приедет, выйдет на сцену и вдруг забудет, для чего это всё. Напрочь перестанет понимать, в чем смысл. Стоит, смотрит по сторонам – на зрителей, на глянцевые рукоятки звукорежиссерского пульта – и не видит ни в чем смысла и целесообразности. Смысл как ножом срезало. Причем никакого конфуза – вроде все хорошо и уютно даже, разве что непонятно, кто все эти люди там, внизу.