Дарья Кузнецова - Увидеть Париж – и жить

Конечно, были и неприятности с полицией и грязные истории. Я иногда вспоминала о дочери, хотела вернуться к ней, но потом думала, что бывший муж ни за что ее не бросит. Я плакала и боялась, что он не простит меня никогда. Мой образ жизни затягивал. Но в какой-то момент я поняла, что моя душа скоро разорвется на части, если я не изменю что-то. Моей дочери должно было исполниться пять лет. И я пошла туда, где мы раньше жили с мужем, в день ее рожденья. Я позвонила в дверь, представилась подругой Себастьяна, мне открыла дверь незнакомая пожилая женщина. И я увидела, как они сидят за праздничным столом, моя доченька так выросла, стала красавицей, – на глаза Женевьевы навернулись слезы. – Я услышала, как она назвала мамой незнакомую молодую женщину. Я остановилась в дверях как вкопанная, Себастьян вышел ко мне и потребовал, чтобы я уходила. Это было ужасно, я шла по улице, как одинокая, потерянная кошка. Задыхаясь от рыданий, я чувствовала страшное одиночество, тоску и боль. Ты когда-нибудь чувствовала, что ты одна, и весь мир – это лишь сборище жестоких и черствых людей? Ветер, небо и море враждебны тебе. Вся природа к тебе равнодушна. Есть ли такие ошибки, которые нельзя простить? Мои грехи просто ужасны. Себастьян не простил меня, он сейчас разводится со своей нынешней женой, я назначала ему несколько встреч. У меня были настоящие истерики, я плакала, вставала перед ним на колени, но он был непреклонен. Я стала тайно следить за дочерью, бросила работу, у меня осталось несколько друзей, которые мне помогали. Но потом я стала много пить, опустилась, впала в депрессию, люди отвернулись от меня. И как-то меня избили и выбросили из окна второго этажа во время пьяной драки на вечеринке. Так я получила травму позвоночника. Лариса, понимаешь, целых два года, два ужасных года, я пыталась встретиться с дочерью. Я проклинала тот день, когда ушла из дома. Но, с другой стороны, я не могу стать домохозяйкой, запереть себя в четырех стенах – это смерть. Что же мне делать? Мужчины стали говорить мне, что я стала холодной. Да, наверно, от депрессии, я перестала получать удовольствие, экстаз, ради которого прежде жила. Другие девушки симулировали оргазм, а я действительно испытывала его почти каждый раз. Я думала, что в этом экстазе, когда весь мир сосредоточен внутри тебя, когда небо рассыпается тысячами огней и становится неважно, какое страшное зло творится вокруг на земле, это и есть жизнь. С Себастьяном у меня такое было только в первые несколько раз, а потом все пропало, я стала холодна к нему, я не могла заставить себя любить его, хотя раньше у меня всегда удавалось с сотнями незнакомых людей. Отчасти из-за этого я оставила его. Мне казалось, что я не смогу жить без экстаза, без полета, без страсти. А теперь мне иногда кажется, что это не главное. Ведь люди находят смысл в чем-то другом, но в чем?

Когда я вижу политиков по телевизору, я думаю, что за правильными, дипломатичными фразами кроется скука и в глубине души они думают о том же, о страсти. Власть и деньги – это тоже обладание, они испытывают от них своеобразный оргазм в мозгу, в душе. Я знала некоторых политиков. Это были разумные звери, которых инстинкт влечет к тому, чтобы править стаей озлобленных животных и забирать самые сочные куски мяса. Мы все живем, удовлетворяя свои потребности, и ради этого люди рвут друг друга на части. Но остается ли место любви и прощению? Может быть, и правильно, что Себастьян не может простить меня, не хочет позволить мне видеть дочь. Но это убивает меня, разрывает изнутри. Моя страсть, моя любовь к жизни и уверенность покинули меня, осталось разочарование, холодное, как осенний дождь, страшная пустота в душе. Я никогда не делила мир на черное и белое, на добро и зло, мне казалось, что люди, рассуждающие так, не умны, – есть только здесь и сейчас, есть радость жизни и тоска. Но, возможно, я была не права. Неужели девочка, которая целуется с мальчиком в подъезде и чувствует себя самой счастливой на свете, поступает неправильно? Почему? Или когда женщина наконец отдалась любимому мужчине, – пусть он хоть трижды женат, но он для нее единственный на земле, – разве она совершила грех? А может быть, и правда в этом есть что-то неправильное, и был какой-то страшный смысл в том, что инквизиторы сжигали инакомыслящих на костре? Неужели счастье и наслаждение – это зло?

В общем, Лариса, ей сейчас семь лет, и скоро дочь станет старше и никогда не узнает меня. Я не могу этого допустить. Что мне делать? Мне кажется, у меня начинается раздвоение личности. Я не живу, а мучаюсь, мне плохо, сердце скоро разорвется, не выдержав этих страданий. Мне хочется видеться с дочерью, я хочу воспитывать ее, смотреть, как она растет, мне кажется, я допустила страшную ошибку, бросив ее, но, с другой стороны, я не могу ничего вернуть.

Что же мне делать? Может ли человек измениться? Стать другим, полюбить другую жизнь? Наверно, может, ведь такое происходит сплошь и рядом, но даже если я стану другой, я не верну себе Доминику, – и Женевьева расплакалась.

– Я не знаю, что тебе делать. Может, тебе попробовать вернуть через суд право видеться с дочерью?

– Нет, бесполезно, у Себастьяна хороший знакомый адвокат. Я хочу поговорить с мужем, объяснить ему, что я изменилась и могу воспитывать дочь.

– Но он же не хочет с тобой общаться, – устало ответила я.

Мне стало немного легче, когда мы стали разговаривать с Женевьевой. Осень прошла, пока я лежала в больнице, начиналась прекрасная, сумеречная, как вечер при свечах в ресторане, парижская зима. А мне предстояло еще несколько месяцев провести в больнице. Проходили дни, я потихоньку восстанавливалась, заживление сустава пошло лучше. Лена приносила мне по моей просьбе много книг и дисков. Я читала мировую классику и детективы, пересмотрела множество фильмов всех жанров, погружалась в реальность других людей и пыталась забыть о своей жизни. Иногда мне это удавалось и тогда мне становилось немного лучше. Я рассказывала своей соседке страшилки и анекдоты о далекой России, случаи из своего трагикомического прошлого, сюжеты книг и фильмов – в общем, пыталась, как могла, ее развлечь. Но Женевьева становилась все грустнее и грустнее, часто плакала и подолгу смотрела в одну точку. Наш врач потихоньку предложил мне снова перевести ее в другую палату. Но я отказалась. И один раз, когда мою соседку увезли на процедуру, я попросила медсестру дать мне мобильный Женевьевы.

Я посмотрела список вызовов, увидела последний номер Себастьяна и набрала его.

– Здравствуйте! Что вы хотели? – услышала я грустный мужской голос.

– Добрый вечер! Я подруга Женевьевы, матери вашей дочери. Понимаете, у нее тяжелая депрессия, она после серьезной травмы и медленно угасает. Если вы придете и навестите ее, она снова сможет жить.