Дарья Кузнецова - Увидеть Париж – и жить

У меня перед глазами пронеслась вся моя жизнь. Детство в Самаре, институт, прекрасные ночи со Славой, чувства, переполнявшие меня, как ароматы – весенний сад. А потом все было плохо, плохо, плохо, и напрасно я надеялась на что-то светлое, на то, что все изменится. Боль не прекращалась, не прекращалась много лет. Все пройдет. Я представила себя в гробу и строгих людей из высшего общества, деликатно скучающих во время прощальной речи пастора. И все меня похоронят как миллиардершу из России, которой я никогда не была. И пускай, пускай так и будет. Моя мечта так и не исполнилась. Я не нашла покоя, не нашла радости, все было обманом, миражом, и боль, нервное напряжение, тоска, сожаления, кошмарные воспоминания, мои демоны всегда были со мной, как ночь, которая всегда приходит после заката. Нет, я больше не могу, пускай я умру сейчас, так будет лучше, я обрету покой, отправлюсь в страшную, бездонную пустоту, которая забирает после смерти наши измученные души, как ненасытный дракон.

– Нет, я ничего не скажу.

Толстяк ударил меня молотком в коленную чашечку один раз.

Я заорала не своим голосом от дикой боли.

– Ну что, теперь скажешь?

– Я ничего не скажу! – простонала я.

– Говори!

Если я останусь жива, скорее всего, стану инвалидом.

Он озверел и стал ударять меня снова и снова. Я уже ничего не чувствовала, только одну дикую, невероятную боль, мне казалось, что мои глаза сейчас вылезут из орбит и сердце разорвется. Я орала, как умирающий в мучениях бешеный зверь. Родриго что-то кричал, но я не разбирала слов. И, наконец, все исчезло.

Когда я очнулась, все было как в тумане, вроде бы надо мной стоял ангел в белых одеждах.

Оказывается, загробная жизнь существует, и, похоже, мне повезло с моим местопребыванием в вечности.

Однако почему я чувствую такую ужасную боль в ноге? Может, это все-таки ад, просто у чертей новый дресс-код?

– Лариса, вы очнулись? Как вы себя чувствуете?

Это был не ангел и не бес, а врач. Мне как-то совсем не хотелось возвращаться на грешную землю.

Я увидела вокруг себя много людей в белых халатах и снова отключилась. Неизвестно, сколько времени прошло. Когда я вновь открыла глаза, то увидела, что рядом со мной на стуле сидит женщина, наверно, медицинская сестра. Я чувствовала ужасную слабость и боль в ноге, глаза с трудом открывались. Моя нога в гипсе была привязана над кроватью.

– Где я? – я сама не узнала свой голос, это был какой-то тихий стон.

– Вы в больнице, вы здесь уже неделю, наконец-то вы пришли в себя, сейчас я позову врача.

Медсестра выбежала и через две минуты пришла с врачом. Это был пожилой человек лет семидесяти, в очках. Умные и внимательные глаза, усталое, морщинистое лицо, будто взгляд более молодого человека достался старику.

– Где я?

– Вы находитесь в стационаре, у вас были тяжелые сочетанные травмы, – он вздохнул, – раздроблена коленная чашечка, очень большая кровопотеря. Мы делаем все, что можем. Вам предстоит еще несколько операций.

– Я буду ходить? – простонала я.

– Медицина не точная наука, но мы делаем все, что можем. Мы надеемся на это. – Он взял мою руку, видимо, чтобы проверить пульс.

– Как я сюда попала?

– Ваши друзья освободили вас от бандитов, завтра придет ваш друг.

Я не выдержала и расплакалась:

– Это все надолго?

– Что надолго? Лечение, или гипс, или пребывание в стационаре? – он мягко улыбнулся.

– Жизнь еще надолго?

– Навсегда. Вы, наверно, знаете, что такое сансара, бесконечное перерождение?

– Знаю. Я, наверно, теперь буду хромать?

– Скорее всего, нет. Медицина шагнула очень далеко. Лариса, все будет хорошо.

Врач положил мне руку на голову.

– Рядом с вашей кроватью кнопка. Если что понадобится, вызывайте. Вы, как говорят в вашей России, родились в рубашке. Живите, живите, вы молоды, красивы, богаты. Вы знаете, все можно исправить, все можно исправить, вы когда-нибудь это поймете.

Я заплакала.

– Можно мне обезболивающее, наркотическое?

– Можно, конечно, можно все, что захотите. Все запреты условны.

Тот день прошел как в тумане, я смутно помню врачей и медсестер, заходивших в палату, вроде бы мне делали капельницы. Только на следующее утро я рассмотрела, что лежала в отдельной, комфортабельной палате с телевизором. От обезболивающих я чувствовала себя лучше, но была ужасная слабость и тяжесть в голове. Так протянулись несколько дней. Мне делали уколы и капельницы, нога была все время привязана. Я не вставала с кровати, это было отвратительно, и я постоянно требовала обезболивающие и снотворные.

А через несколько дней пришла Лена, она подарила мне цветы, кучу деликатесов и причитала по поводу того, что все будет хорошо и меня скоро вылечат. Я не нашла в себе силы для ответа.

– Ларисочка, ну не плачь, пожалуйста, все обошлось, у тебя такой хороший врач.

– Уходи, не хочу тебя видеть. Мне плохо, это, наверно, от лекарств.

А вечером пришел Пьер.

Он остановился в своем дорогом костюме, на который был накинут белый халат, с целой охапкой цветов на пороге в некотором замешательстве.

– Милая моя, дорогая, прости меня, пожалуйста, это я виноват, – он сел рядом со мной на стул и обхватил голову руками, он всегда так делал, когда был расстроен. – Я недостаточно хорошо проверил Родриго, я втравил тебя в это.

– Нет, я не обижаюсь, мне всегда не везло.

– Как ты себя чувствуешь?

– Отвратительно!

Около меня стояла установка для капельницы, в вену был вставлен катетер.

– Я поднял на уши всю полицию, с огромным трудом удалось вычислить ваше местонахождение, эти уроды арестованы. Ирен сейчас в клинике. Тебе восстановят коленную чашечку, сделают эндопротезирование сустава, через два месяца ты будешь чувствовать себя, как раньше. Девочка моя, я знаю, как поднять твое настроение. Хочешь прямо сейчас стать совладельцем корпорации, одной из крупнейших в Европе? У меня с собой договор. Только ты должна сделать крупное вложение. Это не моя прихоть, есть совет директоров, они не примут тебя без вклада, – его глаза горели каким-то радостным возбуждением, что страшно разозлило меня.

– Пьер ты знаешь, я обманывала тебя, у меня нет никаких миллиардов, я пускала пыль в глаза всем, у меня были два жалких миллиона евро, сейчас осталось еще меньше. Я сделала очень много покупок: драгоценности, шмотки. Я живу на небольшие, по твоим меркам, проценты. Я бедная девочка, Пьер. Я никогда не была любовницей олигарха, переспала с одним бывшим зеком, который продавал ворованный антиквариат. А еще меня изнасиловали в девятнадцать лет по моей вине, и я до сих пор люблю своего первого мужа, и он представляется мне в эротических фантазиях, когда мы занимаемся любовью. И от этого мне хочется закричать громко-громко, вырвать свое никчемное сердце и бросить его с Эйфелевой башни, чтобы оно разбилось об асфальт, разлетелось на мелкие окровавленные кусочки, которые смешаются с грязью и уже ничего не будут чувствовать. Знаешь, вся жизнь – это сплошная грязь, грязное, отвратительное болото из насилия, лжи и похоти, и некоторые люди, наивные, как дети, пытаются играть в благородство и справедливость, но они все равно тонут в этой грязи, в этом вонючем болоте. И деньги еще никого не спасли ни от чего. Я не люблю тебя, Пьер, никогда не любила. Мне жаль, нам лучше расстаться.