Дарья Кузнецова - Увидеть Париж – и жить

– Но это же какое-то бессмысленное, растительное существование.

– А зачем искать смысл? Нужно просто открыть глаза и смотреть на мир, как ребенок, впитывать в себя жизнь, ловить каждое мгновение радости. Разве доктор Гюстав не говорил тебе это? – улыбнулась Амелия.

Мы наблюдали, как тихо покачиваются эвкалипты и кипарисы. Я почти не заметила, как снова наступило лето. Время стало бежать незаметно, как на необитаемом острове. Мне вдруг стало страшно. Тревога кинжалом пронзила сознание.

– Амелия, неужели тебе хочется остаться здесь до самой смерти? – вдруг спросила я.

– Я не знаю, Лариса, что будет лучше для меня. Откуда мы можем это знать? Человеку свойственно ошибаться. У тебя все-таки расстроены нервы, поэтому иногда внезапно появляется страх, немотивированная тревога, как сейчас, например. Я вижу по твоим глазам, тебе стало плохо, – Амелия внимательно посмотрела на меня. – Почему тебе страшно жить?

– Не знаю.

– А я знаю, – вдруг сказал Гай, его руки немного дрожали. – На самом деле людям нет дела ни до чего, кроме собственной плоти и плоти, которая им принадлежит. Мы как будто находимся в стае кровожадных животных, звери иногда притворяются добрыми, но это игра, чтобы заманить к себе добычу и разгрызть ее плоть. Добрым приходится питаться объедками, а злые и сильные едят свежее кровавое мясо. Но надо попытаться об этом не думать, надо радоваться солнышку и свежему воздуху и не обращать внимания на запах свежей мертвечины, который повсюду в этом гнилом лесу.

– Гай, успокойся, – сказала Амелия. – У него на глазах убили человека, его жену, их ограбили, – шепнула она мне.

– Амелия, я не глухой, я все слышу. Я не больной, с детства просто был очень нервным. Но потом, когда появилась Анжелина, все стало по-другому, – он махнул рукой и расплакался. – Девочки, помогите, мне так плохо, я такой жирный невротик, превратился в развалину. Я не могу, эти тревога, страх – они меня разъедают изнутри. Мне кажется, мой мозг сейчас разорвется. Девочки, – он заплакал, закрыв лицо руками.

Мое хорошее настроение испарилось. Мы отправились на ужин.

– Почему не видно Жанны? – спросила я.

– А, она в лазарете, – сказала Амелия, – поедая вкуснейший омлет.

– А что с ней?

– Высокое давление.

После ужина я не пошла ни в кинозал, ни в бильярд. Придя в свою комнату, я легла на диван и смотрела на картину Боттичелли «Весна», на которой несколько босоногих девушек радовались теплу и солнцу, а маленький коварный Амур незаметно пытался пустить в ход свое оружие. Грустно как-то. Я разрыдалась. Завтра у меня опять беседа с доктором Гюставом. Обед, кинозал, экскурсия по окрестностям, групповая терапия. Этот разговор с Гаем нарушил мое спокойствие, не надо обращать внимания, он больной человек, а я уже почти поправляюсь. Я не думаю о том, что будет дальше, а просто погружаюсь в жизнь. И она сама укажет путь, светлый, дальний и прямой. Я долго не могла заснуть, печальные воспоминания пришли ко мне, как питерские дожди среди лета. Только под утро я заснула, и мне снилась стрелка Васильевского острова, там никого не было, только ходили мрачные ребята с автоматами, а вдалеке занимался рассвет над пустыми питерскими улицами. «Мне все-таки не хватает этой гребаной страны, – думала я, проснувшись. – За что я ненавижу Россию? Господи, за что? Это следствие какого-то психологического кризиса. Все страны в мире хороши и плохи по-своему».

«Жестокость в мире – это дьявол, – вспомнила я слова другого пациента, Чарльза, маленького, худого человека с горящими глазами, помешанного на религии. – Дьявол творит страшные вещи. Он сеет ненависть, насилие и страх. Зло имеет множество лиц, оно, как многоглавый дракон, окутало всю землю. И зря мы хотим успокоиться, расслабиться, все равно зло придет, дьявол придет, он будет нас мучить страхом, сомнениями и болью. Одних людей он мучает мыслями, а в других вселяется, и они начинают творить то, что он хочет, разрушать все, мучить, уничтожать, портить все доброе, что осталось на этой несчастной планете».

Я вышла на завтрак: тосты, фрукты, кофе, чай, приятная негромкая музыка, классика, вроде бы Вивальди, «Времена года». После еды я почувствовала себя лучше и решила навестить Жанну в лазарете. Это было отдельное двухэтажное чистенькое здание, стоявшее на противоположном от жилого корпуса конце сада. Я прошла по чистой, выложенной кафелем лестнице и подошла к улыбчивой, полной, немолодой сестре, сидевшей на посту. Она позвала доктора.

– Как ее состояние? – спросила я у врача, грустной, серьезной, худенькой женщины с короткой стрижкой.

– Неважно, у нее сепсис, развился молниеносно, непонятное ослабление иммунитета, все началось с ничтожного очага инфекции, простого фурункула. Ее состояние с каждым днем ухудшается, несмотря на все наши усилия.

– Она будет жить?

– Прогноз сомнительный, – грустно покачала головой врач.

– Можно ее навестить?

– Да, только недолго, пожалуйста, ей нельзя утомляться.

Я зашла. Жанна лежала под капельницей в отдельной палате, напротив нее висела плазменная панель. Она еще больше похудела. Когда я вошла, она подняла на меня измученные глаза.

– Зачем ты здесь?

– Просто хотела тебя навестить.

– Зачем?

Я начала злиться.

– Почему вы все здесь такие? Вы сдались, вы не хотите бороться за свою жизнь. Хватит сидеть и плакать над своими несчастьями, пора уже сделать что-то стоящее и утереть нос всем недругам.

Глаза Жанны оставались тусклыми.

– Послушай, – вдруг сказала я, сама себе удивляясь. – Я договорилась с Пьером, мы купим лошадь, чистокровную арабскую, поселимся в твоем домике. Тот запрет жокейской ассоциации снимут, мы заплатим, кому нужно, может быть, проведем повторное расследование. И мы победим на скачках, на самых главных скачках, как они там называются, я не помню, ну ты же знаешь, ты у нас наездница.

– Зачем ты врешь мне? – грустно спросила Жанна.

– Я не вру. Ты знаешь, один раз с Пьером мы скакали по весеннему полю, и мне никогда не было так хорошо. Я чувствовала, что мы будто одно целое с природой, с лошадью. Когда ты на коне, то жизнь кажется прекраснее. Я уже купила нашу будущую чемпионку, клянусь тебе. Лошади – они как женщины, нежные, ранимые, обидчивые. Поправляйся, Жанна, у меня ведь тоже ничего не осталось в жизни, кроме перспективы побеждать на ипподроме. Я хочу выиграть скачки. А что мне еще делать – у меня никого не было, но теперь есть лошадь и ты. Она очень красивая, ее зовут Белла. И если ты умрешь, у меня уже не останется в жизни никакой цели. Ничего не останется, ведь так часто не сбываются наши мечты, Жанна. У меня пока не сбылось ни одной. Как люди ведут себя на ипподроме? Я не знаю. Там аплодируют, как в театре? Я хочу где-то победить, чего-то добиться, я хочу сделать это с тобой. Ты ведь любишь лошадей, Жанна, ты же знаешь, что их можно полюбить с первого взгляда. Подруга, мы с тобой будем вдвоем, мы не будем одиноки, мы станем лучшими друзьями. Я ведь никому не нужна со своей кучей денег. Может быть, я пригожусь тебе? Ведь так важно быть нужным кому-то, это дает силы жить. Жанна, не умирай, пожалуйста, тогда мы победим на скачках, и солнце взойдет снова. И мы будем сидеть, пить чай на террасе и говорить и говорить, про лошадей и иногда про парней под рюмочку виски. А почему нет, Жанна? Я считаю, что есть хорошие парни. Меня несколько раз хотели убить – ну и что, есть и хорошие ребята. Если ты умрешь, я больше уже не придумаю ничего, и так и останусь в этой дурацкой клинике.