Геннадий Степанов - Оглянись, незнакомый прохожий…

Вот в таком «комфорте» я и ехал и все остальные, конечно, тоже – часа три с половиной.

Когда эта экзекуция, наконец, была закончена, все пассажиры, сходя, благодарили водителя и прощались с ним. Я же не смог вымолвить ни слова, ибо меня укачало так, что я пулей выскочил из автобуса и продемонстрировал братскому народу Казахстана все, чем я до этого питался, без утайки.

– Молодой человек, вам плохо? – спросила меня женщина, стоящая неподалеку.

– Да нет, уже полегчало.

Я не соврал. Проблевавшись, я почувствовал облегчение и мне снова захотелось радоваться жизни.

– Молодой человек, а вы сейчас куда, случаем, не на автостанцию? – снова обратилась ко мне женщина. Тут я только заметил, что автобус остановился и высадил всех пассажиров, и меня в том числе, на поселковой площади. Но мне-то надо добираться еще до села Калиновка. Знать бы, где это село находится. Стало быть, надо топать до автостанции.

– До автостанции, – ответил я.

– Вы мне не поможете? У меня тут чемоданы.

Мы потащились, в прямом смысле этого слова, на автостанцию. Чемоданы были настолько тяжелые, что я отдыхал каждые десять шагов. Мысленно я эту тетку уже приговорил к расстрелу, со словами: за злостное нарушение правил эксплуатации чемоданов и чрезмерную их набивку непонятно чем…

– У вас там кирпичи что ли?

– Да нет, книги. Я ведь учительница немецкого языка. Еду в Федоровку по направлению работать.

Позже я вспоминал эту учительницу и думал: зачем в Федоровке нужна учительница немецкого языка, если там живут одни немцы с Поволжья?

Наконец мы дошли до автостанции и узнали, что автобусов на сегодня уже не будет ни на Калиновку, ни на Федоровку. Эта новость нас сильно озадачила. Надо было где-то заночевать. Но где? Выручила кассирша, она подсказала, что в тридцати метрах отсюда есть «Дом приезжих».

Так называемый дом для приезжающих и отъезжающих граждан представлял собой деревянное одноэтажное здание барачного типа. На вахте сидела пожилая женщина и вязала носки. На носу у нее были очки, а глаза были прикрыты и казалось, что женщина спит и во сне работает спицами.

Когда мы зашли, она даже не посмотрела на нас и, не подняв головы, вынесла приговор: – Мужчину поселю, женщину нет. Место только одно в мужском номере.

Я от радости предвкушения отдыха проявил сознательность и стал просить за учительницу. Я предлагал поставить тут же прямо на вахте раскладушку и пусть бедная училка выспится, иначе она не дотащит свои зверски тяжелые чемоданы до Федоровки. Я долго и витиевато объяснял вахтерше, что учительница эта – заслуженный работник образования СССР, и что ее просто обязаны приютить. Хотя бы даже и на раскладушке.

– Ну, все? Закончил, защитник учителей? А сам, небось, в школе пакостил учителям?

– Было дело, – хихикнул я.

– Ну ладно, щас принесу койку. Пошли, защитник, поможешь мне. Но только до шести утра, женщина. После шести чтоб я вас не видела, а то мне смену сдавать.

И мы пошли за койкой.

Меня вахтерша поселила в двухместный номер, где уже был один клиент. В данный момент он брился в душевой. Я решил помыться и спать, но мужик так долго там брился, что я мысленно представил его заросшим густой шерстью с головы до пят и от этих мыслей рассмеялся. В этот самый момент зашел мужик необычайно маленького росточка, но необычайно толстый и лысый как колено. На нем были надеты пижамные штаны в полоску и майка. Через плечо перекинуто полотенце, в руках помазок и опасная бритва. Он вытер мокрую руку об штаны, забыв, видно, что у него полотенце, и протянул мне:

– Карякин Иван Евсеич. Снабженец. А вы, молодой человек, кто будете?

Выслушав мою исповедь о том, кто я, откуда, куда и зачем еду, Иван Евсеич поцокал языком и начал свою длинную речь. Он говорил, что меня-то ладно, хоть энтузиазм и романтика погнали на край света, а его снабженческие дела. Но дела снабженческие неблагодарные и мотаться приходится по всей нашей необъятной Родине даже из-за каких-то несчастных шурупов, которых у них на базе нет уже аж с … какого-то года… и все без толку, а они…

Я лежа слушал и сознание мое туманилось, и я крепко уснул. Снилась мне степь бескрайняя и необъятная, на горизонте плавно переходящая в небо. Сколь ни крути головой, не увидишь ни деревца, ни домика, ни пригорочка – голая пустая равнина, покрытая травой. Становится жутковато от этого зрелища и кажется, что ты один на всем земном шаре. Только дорога, эта серо-желтая лента, витиевато рассекает зеленый ковер травы, разнообразя ландшафт, упирается в горизонт и там исчезает. Еду я по этой дороге будто бы в автобусе, но уже один и почему-то лежа, а не сидя. Я попытался встать и вдруг заметил, что и водителя тоже нет в этом автобусе. Между тем скорость все увеличивалась, и вдруг я вижу: посреди дороги стоит стул и на стуле сидит тетка-вахтерша и вяжет носки, и автобуса не видит. Я вскочил, кричу, но голоса нет, машу руками, но они как пудовые гири, меня не слушаются. Я бегу в кабину водителя отвернуть руль в сторону, но там и руля нету. Вот уже почти наехали на тетку, но в метре от нее встал автобус как вкопанный, а тетка, отложив вязание на стул, схватила меня за плечи и начала трясти:

– Вставай давай, ишь разоспался. Вставай, автобус проспишь.

Я открыл глаза. Тетка и в самом деле будила меня.

– А сколько время?

– Половина седьмого. У тебя автобус в половине восьмого. Час тебе на все – чтоб умыться, позавтракать и собраться.

– А где мужик? Ну этот, Иван Евсеич?

– В четыре утра за ним машина пришла и он уехал. Вон тебе оставил картошки варененькой. Я ее полотенцем накрыла, чтоб не остыла. Сейчас чайку соображу. – И она вздохнула: – Ох-хо-хо-хо-хо, и как только мамка одного отпустила!

Быстренько умывшись и позавтракав картошкой без хлеба и попив чаю без сахара, отметив при этом про себя необычайную вкуснятину этих продуктов, видимо, от голода, я быстрым шагом выдвинулся на автостанцию.

Придя, я обратил внимание, что учительница с чемоданами уже была тут и сквозь очки разглядывала билет. Около нее, громко смеясь и гомоня на своем языке, топтались трое молодых казахов. Видно было, что они имеют намерение пристать к училке, а та от испуга еще внимательней вчитывалась в билет, будто там было написано невесть что важное. Я, подходя, помахал ей рукой и громко, чтобы казахи слышали, сказал:

– Рад вас видеть снова. А я ваш новый участковый. Вот еду с участком ознакомиться.

Она неимоверно обрадовалась и, не проронив ни слова, стояла молча и глупо улыбалась. Казахи, тем не менее, отошли довольно далеко и, о чем-то переговариваясь, поглядывали в мою сторону.

Тут подошел автобус, и я пулей рванул за билетом. Оказалось, что и на Калиновку и на Федоровку шел один автобус, вот этот самый. Также быстро я вскочил в автобус и понял, что места для меня не было. Все места были заняты, и поскольку ехать, как выяснилось, опять надо было часа четыре, то стоячих мест не продавали. Нет, оно, это самое место, конечно, было, но не было самой мягкой сидушки, а была просто трубчатая рамка. Я к водителю – выяснять, где же я буду сидеть, а он мне… кто не успел тот опоздал и всякое такое. Поплевавшись, я стал соображать, как мне примоститься на эту рамку на целых четыре часа. Тут училка любезно предложила свои чемоданы в качестве сиденья, и я не посмел ей отказать. Конечно, четырехчасовое сидение на жестких чемоданах было для меня пыткой неимоверной уже через полчаса. Спасло меня то, что автобус в дороге сломался, и мы простояли в степи еще не менее четырех часов, пока водитель починил кое-как эту колымагу. За это время я успел размяться. Как добрались до пункта высадки, не помню. Измучился я тогда в край. Автобус сначала остановился на остановке, где был указатель Федоровка. Большая часть пассажиров покинула автобус, в том числе и учительница, надрываясь со своими чемоданами. Еще через пять минут кончился асфальт и водитель объявил, что дальше не поедет. Хотя и так было видно, что – приехали. В километре виднелись дома и на дороге валялся искореженный какой-то техникой указатель: Калиновка.