Виктор Ерофеев - Акимуды

Красота Москвы – в ее завиральности, она похожа на язык , существующий в вечной динамике, засоряющийся диалектизмами, сленгом, иностранными заимствованиями, теряющий честь, но продолжающий свою жизнь. Лужков не убил Москву. В конечном счете, он был только всесильным мэром.

История Москвы до сих пор не написана. А что писать, если Москвы как таковой не существует? Моя история Москвы – все лишь попытка поймать галлюцинацию за хвост. Москва не оглядывается назад. В женском характере Москвы история складывается из эмоций и яростных переживаний. В конце концов, она от отчаяния стала самой веселой столицей на свете. Ее бросает в разные стороны. Москвичей штормит. Москва доступна всем идеологиям, видимо, потому, что она не верит ни одной.

– Блядский город! Подонок! Кто автор? Какой засранец!

Главный прочитал еще одно перехваченное письмо.

Ну, все, сказал он. Это будет его последнее письмо !

По телевизору – по всем трем центральным каналам – в прайм-тайм неожиданно – бомба на всю страну! страшный шок! караул! – показали компромат на нашего спасителя, спортсмена и воина, на нашего Главного.

Мы увидели его любовь к трансвеститу, который обмазывает его по ночам шоколадом. Только шоколад ли это? Что-то слишком жидкое для шоколада.

– Кто проплатил? – спросил Главный у начальников телевидения.

– Мы не виноваты! – закричали они.

Главный выдвинул план войны против Акимуд. Куроедов появился у меня:

– Вы случайно не знаете, где находятся Акимуды? В какой части света? Вы же близкий к нему человек.

– Да не такой уж и близкий!

– Отрекаетесь? Ревнуете? Знаю-знаю, она ушла к нему. А где находятся Акимуды – знает? Ну, что вы молчите! Зяблик вас предала. Мы с вами – товарищи по несчастью.

– Зяблик знает ли? Может быть.

Сижу и пишу свою жизнь. Это и есть роман. Не делайте из меня литературного Димитрова! Не поджигал я ваш Рейхстаг! Все началось с того, что Кремль объявил: Россия встает с колен. Однако, для того чтобы большому телу встать с колен, необходимы, очевидно, вспомогательные предметы – ими оказались имперские костыли. Где их взять? Все соседние страны бывшего СССР не только не захотели ими быть, но, как дети на школьной перемене, разбежались в разные стороны. Русь обиделась и замкнулась в себе.

KREVETKO: Есть, например, здесь один такой, который почти совсем разложился, но раз недель в шесть он все еще вдруг пробормочет одно словцо, конечно бессмысленное, про какой-то бобок: «Бобок, бобок», но и в нем, значит, жизнь все еще теплится незаметною искрой…

HANURIK : Довольно глупо. Ну а как же вот я не имею обоняния, а слышу вонь?

VOLGUIN : Это… хе-хе… Ну уж тут наш философ пустился в туман. Он именно про обоняние заметил, что тут вонь слышится, так сказать, нравственная – хехе! Вонь будто бы души, чтобы в два-три этих месяца успеть спохватиться… и что это, так сказать, последнее милосердие… Только мне кажется, барон, все это уже мистический бред, весьма извинительный в его положении…

BARON : Довольно, и далее, я уверен, все вздор. Главное, два или три месяца жизни и в конце концов – бобок. Господа! я предлагаю ничего не стыдиться!

KREVETKO : Ах, давайте, давайте ничего не стыдиться!

AVDOT'YA IVANOVNA : Ах, как я хочу ничего не стыдиться!

KLINEVICH : Слышите, уж коли Авдотья Ивановна хочет ничего не стыдиться…

AVDOT'YA IVANOVNA : Нет-нет-нет, Клиневич, я стыдилась, я все-таки там стыдилась, а здесь я ужасно, ужасно хочу ничего не стыдиться!

Достоевский – создатель интернета. Социальные сети зародились в его рассказе «Бобок». Оттуда все вытекло и потекло… Достоевский изобрел вечный троллинг. Полуразложившиеся трупы кувыркаются и ковыряются во всем. Их слова кишат романтическим гноем. Зашевелились в клоаке Бобка блогеры. Они берутся обсуждать все: от Бога до срущих баб – и при этом с ядовитым апломбом. Они – змея и жертва ее укуса. Они кусают меня, но, в конечном счете, они жалят свой собственный хвост. Течет ядовитая слюна. Здесь каждый равноподобен Шекспиру. Здесь – отвязанные. Полугнилые трупы рассказывают, как они боялись оставаться у любовников: сортир напротив спальни, и они боялись перднуть так, что он услышит. И вообще ужасно боялись перднуть.

Вся страна верила в нашего Главного, и он верил в себя, но стране он не верил. Впрочем, среди царей он был не одинок. Мало кто из царей верил в страну. Вернее, некоторые поначалу, может, и верили, но потом – едва ли.

– Какой народ – такие и песни, – говорил Главный самому себе.

В конечном счете, он понял, что Россию лучше не трогать, что это такой организм – он кое-как сам живет, ползает, но не умирает, а если его лечить, может и умереть.

Когда Главному впервые сообщили об Акимудах, он глубоко задумался. Потом он сказал то, что потрясло его окружение:

– Странно, что они не приехали к нам раньше.

Он, не смотря помощникам в глаза, не спрашивая благословения у Патриарха, сказал, что хочет снова встретиться с Послом.

Такое порой бывает: думаешь, уже никогда не встретишься с человеком, что все, отношения кончены, а на следующий день сидишь ешь с ним в ресторане. Так вышло и у нас с Зябликом. Мы сидели в ресторане. Я был немногословен.

Мужчина должен быть лаконичен. В противном случае все, что бы он ни сказал, может быть обращено против него.

– С чего ты взял, что я с ним спала?

– Что же ты с ним делала у себя дома?

– Разговаривала. С ним безумно интересно.

– Так женщины говорят о мужчине, в которого они влюблены.

– Мы говорили о тебе.

– Да? – удивился я.

Как полезно в книге прятаться за ширму лирического героя! Так все и делали. Наряжались и выступали. Про лирического героя можно сказать: он был одарен Богом, а не выполнил предписаний. А про себя скажешь такое – все заорут: а кто тебе это сказал, что ты одарен Богом? Ты – маньяк и мегаломан. Про себя надо писать осмотрительно и кисло, чтобы не взорваться вместе с повествованием.

– Ты обижаешься! А ты между тем мне нужен. Я не спала с ним.

– Врешь!

– Я боялась с ним спать. Понимешь, он – разработчик всяческих человеческих религий. Он их все прописал. Ну, типа политтехнолога. Только круче. У меня есть к тебе предложение. Объясняю. Я без тебя с ним не справлюсь.

Мне без него будет неинтересно. Согласен?

– А Куроедов?

– Отставка.

– Что он еще сказал?

– Там богов, кажется, полным-полно.